.) обозвали меня “простецом”» и предложили ответить, что телеграмму не удалось расшифровать и что за перепиской штаба установлен контроль со стороны Центробалта. Далее на страницах дневника Ренгартен заметил, что фактически Центробалт еще не контролировал переписку штаба, такой контроль был установлен лишь 26 октября (8 ноября).
Этот лживый ответ надежно «прикрывал» командование флотом на случай возможной победы Временного правительства – их невозможно было обвинить в невыполнении приказания. Следует подчеркнуть, что такой стиль поведения – сознательный отказ от выполнения приказов, прикрытый глубоко продуманным ложным объяснением, – нетипичен для кадрового офицера. В этой ситуации Ренгартен выступает как типичный офицер, тогда как Щастный и Черкасский – как политические деятели, ведущие собственную игру.
Мнение окружающих о «хитрости» Щастного подтверждают и показания бывшего главного комиссара Балтийского флота Евгения Семеновича Блохина, данные 5 июня 1918 г.: «Я всегда докладывал, что он такой хитрый, что в его душу не влезешь». В. А. Белли, который осенью 1917 – весной 1918 г. был непосредственным подчиненным А. М. Щастного по штабу флота, писал о нем так: «Это был, несомненно, человек большого ума, благородства, широко образованный, с большой волей и энергией, большой русский патриот. Наряду со всеми этими качествами – с немалой хитрецой».
Когда в штабе флота было получено сообщение о падении Временного правительства, Развозов отреагировал так: «Комфлот заявил, что он стоит на прежней точке зрения исключительно военно-морских интересов». Другими словами, Развозов провозгласил политический нейтралитет штаба фронта, что само по себе являлось политической позицией.
В дневнике Ренгартена содержится запись, проливающая свет на состояние умов офицерства флота в те дни. 2 (15) ноября за завтраком у командующего флотом Развозова начальник штаба флота князь Черкасский при обсуждении положения офицеров и вопроса о том, не следует ли им подавать в отставку, сказал: «Зачем? Ведь это та же тога, в которую мы заворачиваемся, когда, ссылаясь на “спасение родины”, “сохранение фронта”, все отодвигаем и отодвигаем пределы… Это продолжается восемь месяцев, а предела все нет. Говорим: вот придет Ленин, тогда скажем: довольно… Пришел Ленин, и мы остались… Говорили: вот придет гражданская война, нам скажут – посылайте [на боевые операции] суда… и офицеры скажут: нет! довольно! на гражданскую войну мы не пойдем… И вот пришла гражданская война, мы прикрылись фиговым листком бумажных протестов и… корабли пошли в Петроград. Может быть только два решения: одеть котелки (то есть штатское платье. –
