Первым Платон понёс Чижова. И не потому, что тот был майором, а потому, что был без сознания. Он прошёл с ним на плечах, постепенно поднимаясь вверх, метров пятьдесят. Затем спустился за Сотниковым.
— Слава, я тебя прошу, не ори! Терпи, Слава, — шептал он ему в ухо.
И Слава терпел. Он терпел так, что крошились зубы. От черепного давления полопались сосуды в глазах. От напряжения вылетели из своих суставов две фаланги на пальцах… Лейтенант Сотников простонал в голос только тогда, когда его положили на носилки санитары.
Третий переход Платон делал уже в темноте и боялся не найти оставленного без присмотра Чижова. Но нашёл. По не успевшему пропитаться кровью кусочку белого бинта. А вот через пять минут не нашёл бы. Решил до утра остаться в небольшом углублении между двумя валунами, чтобы в темноте не завалиться куда-нибудь со своей ношей. Чижов то приходил в сознание и искал свой автомат, то опять тихо уходил в свой мир, где нет материально ответственных и трибуналов. Попробовали ему подсунуть чужой автомат… Матерился и угрожал морды всем расквасить. Сотников сидел и свистел своим входным отверстием. По щекам взводного текли слёзы. Нет, он не плакал. Просто так текли. Тело лейтенанта сначала вздрагивало, а потом начало колотиться, как в лихорадке. Ночь была холодной, в горах в это время температура может быть и ниже ноля. Платон снял с себя куртку и укрыл ею взводного, а сам лёг между ранеными, согревая их. Но Сотникова так трясло, что эта дрожь волнами, через Платона, доходила до Чижова. И тот, постанывая, начинал заговариваться.
— Коньяку Славке дай… — цедил он сквозь зубы, не открывая глаз.
— Что? Товарищ майор, — вам лучше не разговаривать, — начинал стучать зубами от холода уже и сам Платон.
— Да что ж ты за человек такой! — открыл глаза и внятно произнес Чижов. — коньяк в моей фляге. Если Сотня загнётся, я тебе лично голову откручу, гад!
Коньяка из волшебной фляги Чижова хватило до 4-45 местного времени. Платон подносил флягу каждому раз в пятнадцать минут по одному глотку. Иногда казалось, что слышат чьи-то шаги и голоса, но это осыпался гравий и веселились какие-то горные грызуны. В 5-00 приняли решение двигаться вниз. Сотников после коньяка попросил не нести его, а дать опереться. Он, типа, сам попробует. Попробовал, пришлось Платону ему ещё и локоть перевязывать. Правда, крови почти не было, вся за ночь вытекла. Шли очень осторожно, иногда останавливались и слушали. Платон почувствовал, как трудно ему стало идти. Очень болели пальцы на ногах и ступни. Ран не было, но пальцами ног пошевелить он почему-то не мог.
