Хлопок двери заставил меня протереть глаза от мыла и посмотреть в ту сторону. И, к своему неописуемому ужасу, я ничего, кроме чистых полотенец, на дверном крючке не увидела.
— Эй, платье верни! Имей совесть! — заорала я не своим голосом, захлебываясь возмущением и пеной.
Но напрасно я взывала к совести дружка покойной Стервозы. Злодей и не думал отдавать мне похищенное…
Наскоро ополоснувшись, я завернулась в оба полотенца и выскочила из ванной. Гулкая тишина стояла в квартире. Было слышно, как кричат какие-то люди во дворе. Наверное, это ссорились между собой пьяные посетители ресторана.
Я выбежала в коридор и подергала ручку двери. Заперто. Но ничего, еще есть шанс догнать Игорька тем путем, который этот жулик не предусмотрел. Нужно во что бы то ни стало настигнуть негодяя и отобрать мое платье. Я высунулась в окно, в то, которое выходило на задний двор, и подумала, что запросто могу спуститься по водосточной трубе. Честно вам скажу — не выпей я столько коньяку, я бы в жизни не отважилась на подобную затею.
Но коньяк сделал меня ловкой, как пантера. И я с пантерьей грацией взгромоздилась на подоконник и полезла в окно. Вы не поверите, но я добралась-таки до земли. И даже ударилась совсем чуть-чуть, свалившись с высоты в каких-то полтора метра. Подхватив полотенца с земли и снова обмотав их вокруг груди и бедер, я повесила на плечо сумочку, надела туфли, которые все это время держала в руке, нырнула в проходной двор и стремглав понеслась к Чистопрудному бульвару, отчего-то решив, что мерзавец скрылся именно в том направлении.
Потоптавшись за «Современником» с часок в засаде, я так и не заметила злокозненного Игорька, прогуливающегося перед театром с моим платьем в руках. В конце концов я замерзла как цуцик и, покинув кусты, где пряталась от прохожих, отправилась домой, в душе ругая себя на чем свет стоит за склонность к дешевым авантюрам.
Но стоило мне только сделать несколько шагов по Чистопрудному бульвару, как рядом со мной раздался визг тормозов. Придерживая концы того полотенца, что поменьше, на груди, я грациозно повернула голову на звук и увидела старенькие «Жигули» первой модели. Цвет из-за возраста колымаги определить не удавалось, но его можно было с чистой совестью назвать ржавым. Тонированное стекло со стороны пассажирского сиденья рывками поползло вниз, и в образовавшийся проем просунулась худая носатая физиономия, поросшая черной щетиной.
— Карасавыца, — сверкая золотыми зубами, ласково произнес поравнявшийся со мной джигит, не прекращая медленного движения на дребезжащей своей лошадке. — С легиким парам, карасавыца! Садысь в мащину, а то парастудишься!
