— Пока! — махнула рукой Наташка, выходя вслед за дружками из квартиры.
— Ты куда?! — возмутился Геннадий.
— Гулять! — в ответ возмутилась Наташка и с силой захлопнула входную дверь.
Геннадий посмотрел на жену:
— Это чё было?
— Вот-вот, из-за своей работы ты дочерей совсем прозеваешь.
Она пошла на кухню, всем своим видом давая понять Геннадию, что он очень виноват перед семьей.
Геннадий пожал плечами — он-то при чём? Они бесятся, а он виноват? Господи, теперь эта — гот… Нет, он думал, что завихрения в мозгах Наташки начнутся попозже, через год-полтора, но, видимо, прогресс убыстряет развитие детей.
Сердце защемило. Ему что теперь, на сто частей разорваться?! Захотелось курить, и Геннадий вышел на балкон.
День был солнечный, но не жаркий. Небольшой дворик, образованный их панельной многоэтажкой, соседней трехэтажной гостиницей из серого кирпича и неровной полосой старых кладовых и гаражей, нежился в уютной, благостной неге.
В соседнем подъезде на балконе сидел Бонивур. Балкон Бонивура был совершенно открытый, состоявший только из железных штырей ограждения, но это нисколько его не смущало. Виталий Сонин сам так себя назвал. В далёкой юности, в семидесятых годах прошлого века, в эпоху великого процветания, когда правил Советским Союзом Леонид Ильич Брежнев, на телеэкранах частенько транслировался приключенческий эпос про красного партизана времён Гражданской войны, боровшегося с японской оккупацией Дальнего Востока, — Виталия Бонивура. Этот герой так потряс сознание Виталия Сонина, что он стал с той поры, особенно в пьяном виде, именовать себя не иначе как Бонивур.
Это был великолепный сорокапятилетний мужчина — поджарый, мускулистый, высокий. Он сидел на балконе в плавках — другой одежды не было — и, держась руками за штыри ограждения, очень походил на человекоподобную обезьяну в зоопарке. Он был уже прилично пьян, но намеревался продолжить алкогольные наслаждения. Денег на утехи не хватало, и его зоркий глаз обшаривал каждый квадрат тихого дворика.
Всю сознательную жизнь Бонивур сидел на шее покорной матери — трудиться ему было как-то в тягость. Пил он тоже на халяву, но пил так, что его несколько раз запирали в психушку, где прокачивали от «белочки». После последней экзекуции с лечением он вернулся во двор особенно добрым и заявил, что теперь он — Полковник. Никто не противоречил. Видимо, лечащий врач нашёл в его сознании особенные таланты полководца.
Бонивур томился. Он несколько раз поглядывал на нервно курившего Геннадия — тот был далеко, и с ним, даже громко крича, общаться было невозможно.
