— Я это знаю, — тихо ответил Митчелл. — И потому — здесь.
Он сказал это доверительно, искренне, хоть и немного пылко, и глаза Лухманова потеплели.
— Спасибо, лейтенант… — Потом, после паузы, добавил: — От судьбы Советского Союза сейчас во многом зависит и судьба Англии.
«Да, да, конечно…» — едва не выпалил вежливо Митчелл, но спохватился. Может быть, вспомнил предупреждение начальника: «Поменьше говорите с русскими о политике. Русские любят обращать каждого в свою веру».
В дверь постучали, и в каюту вошел Савва Иванович. Лухманов представил его:
— Наш помполит.
— То есть… комиссар? — удивленно, как-то растерянно взглянул на того лейтенант.
— Если угодно, — слегка поклонился помполит, не ожидавший встретить в капитанской каюте английского офицера. Митчелл продолжал настороженно разглядывать Савву Ивановича, и Лухманов невольно улыбнулся: сколько басен и небылиц, наверное, рассказывали этому юному лейтенанту о красных комиссарах! Лухманов побывал во многих зарубежных портах и всегда изумлялся тому, как мало знают о Советском Союзе жители большинства стран. К рассказам советских моряков о своей Родине там зачастую относились недоверчиво, удобства в каютах для экипажа считали заведомой пропагандой, а однажды он видел, как старик итальянец ковырял ногтем краску рубки, пытаясь удостовериться, что теплоход настоящий, а не фанерный, как о том писали некоторые газеты.
А Савва Иванович попросту был пожилым человеком, здоровья не крепкого, с лицом, осунувшимся от постоянной бессонницы. Пора бы ему на покой, подлечиться, да грянула война, и бывшего начальника политотдела МТС — только потому, что в молодости срочную отслужил на флоте, — направили помполитом на одно из судов. И он, сменив пиджак на китель с нашивками, а шляпу — на форменную фуражку с «крабом», безропотно разделил с Лухмановым ответственность за судьбу экипажа, за теплоход, за военные грузы. Немногословный, порою ворчливый, Савва Иванович умел незаметно и неназойливо появляться на судне там, где было трудно или невесело. Помогал, подбадривал, по-мужски основательно, без лишних слов и эмоций, советовал или отчитывал. И никто, кроме Лухманова, на теплоходе не ведал, что ночами в каюте он глотал какие-то порошки и, морщась от боли, растирал холодеющие, ноющие суставы, когда от судовых переборок тянуло острой океанской сыростью. Какой же настоящий мужчина в суровые дни испытаний для Родины признается в том, что его донимают болячки!
