— Здрасьте.
— Вересьево, — сквасилась Макаренко, переводя меня в обидный разряд «оно».
— Утешьтесь, — бодро ответила не отвечающая за свои слова я и выложила перед ней на стол то самое сальное и обгрызенное, оказавшееся последним куском питерской салями. Наверное, по рассеянности я его засунула в сумочку. — Покушайте.
И глазами попросила прощения.
Профессор посмотрел на огрызок с ненормальным энтузиазмом, а магистр огня проявил эрудицию:
— Вересьева? Эта самая, которая?
— Которая, — согласилась я. — Только не надо брать у меня интервью, потому как бремя славы у меня знаете, где? Не знаете? А почему это вы краснеете, когда оно в печенках?
И глазами — прощения.
Игнатский был настроен примерно как профессор, а потому только глубоко вздохнул и поинтересовался отеческим тоном:
— Все хорошо, Оля?
— Не-е, — замотала головой я. — Вот вы ведь сейчас хотите в отпуск? Вот и я хочу…
Хаос! Веслав, чтоб его с его эликсирами! Кроме кляпа может что-нибудь остановить это словоизвержение? Я вообще могу сама сделать хоть что-то? Глазом там моргнуть…
Моргнуть получилось, не получилось остановиться.
— …целительство, зачеты… Эх, жизнь моя, жестянка… — глаз все моргал и моргал, теперь на меня поднял взгляд даже профессор, а я вдруг представила, как это выглядит со стороны, и меня, меня настоящую начал разбирать дурной смех. «Оля-Хайд» не замедлила воспользоваться: — А еще я, знаете ли, влюбилась, так он оказался… это… этим… п… п…
Макаренко приподнялась и почти вскочила, на задних рядах ахнули, я была почти уверена, что слышу упреждающий глас Йехара: «Ольга, молчи!» — но поделать ничего с собой не могла.
— …падлой! — не выдала моя вторая натура страшного секрета Веслава. Впрочем, сомневаюсь, чтобы алхимик проникся за это благодарностью и оставил меня в живых…
Позади наступила гробовая тишина. Казалось, атмосферу того места, где сидели дружинники, уловили все.
Глаза профессора сделались почти осмысленными. Магистр огня растерял характерный для темных легкий налет цинизма и смотрел на меня с оттенком ужаса.
— Ее призвали в Дружину? — обратился он к Игнатскому, который пожал плечами и приобрел странный одесский акцент:
— Таки сами удивляемся…
— Призвали, — отозвалась на это я, делая поэтический взмах рукой, — и не один раз, а…
Невозмутимость Игнатского как ураганом снесло в далекие края, он так и подскочил на месте и начал припоминать мою фамилию, поскольку имени, кажется, вспомнить не мог:
— Вер… сь… во… что… на руке… что…
