М-да. Все-таки довели.
И вот чего я полезла с замечаниями и заступничеством? Можно подумать, он маленький и сам не справится. Нет же, влезла со своим сверхценным мнением, а ведь попросили помолчать…
Я несколько секунд стояла, ругая себя и скандальную гостью, и никак не могла определиться, что делать дальше. Вроде бы разумнее оставить мужчину в покое и дать спокойно собраться с мыслями. Но, с другой стороны, так поступать стыдно: я же виновата, получится, что набедокурила — и сбежала. А ты, мол, разбирайся сам, мужик же…
Наконец я решила, что пусть он лучше на меня рявкнет, авось полегчает, поэтому тихонько позвала:
— Май! Май… Прости меня, пожалуйста. Понимаю, не надо было лезть, но… ну вот такая я невыдержанная и взбалмошная. Прости, ладно? Я не хотела ничего портить… Май? — позвала, неуверенно коснулась его левого плеча ладонью. — Ты только не молчи. Ну поругайся на меня, полегчает! Я не обижусь, честно-честно, знаю, что виновата, и вообще в каждой бочке затычка…
Ответить тезка не ответил, но вдруг накрыл мою ладонь правой рукой, сжал — осторожно, но крепко. Я замолчала, не зная, что еще можно сказать и как толковать этот жест — не то как знак одобрения, не то как молчаливую просьбу наконец заткнуться.
Однако собраться с мыслями и нарушить тишину я не успела. Май отмер и перевел взгляд на меня. Усталый, больной, но — неожиданно спокойный.
— Не нужно извиняться, — глухо проговорил Недич. — Я даже благодарен тебе, боги знают, сколько бы это продолжалось в противном случае.
— Ты ведь сейчас не про деньги, да? — предположила я.
— Нет, я про эти… встречи и разговоры. Семьи нет, и глупо уверять себя в обратном, — ответил он, а потом резко поднялся и как будто с неохотой выпустил мою руку. — Поехали. Позавтракаем по дороге, ты не против?
— Только за! Пять минут, пойду оденусь, — заверила я и убежала к себе в комнату.
Пока петляли по городу, молчали. Май хмурился, глядя на дорогу и как будто забыв о моем присутствии. Сложно не догадаться, о чем думал мужчина. А я не спешила лезть в душу и теребить: по-прежнему чувствовала себя виноватой из-за некрасивой сцены. Да и за Любицу было очень стыдно, хотя я прекрасно знала, что уж на нее-то повлиять никак не могла. Вообще я умом понимала, что даже без моего участия разговор с такой сестрицей с гарантией и надолго испортил бы Недичу настроение, но все равно часть вины лежала на мне.
Оставалось только молча пялиться в окно, чем я и занималась. И виды города, а после — предместий под солидное урчание мотора потихоньку, исподволь успокаивали, выравнивали настроение. Через какое-то время я перестала прокручивать в мыслях неприятный утренний разговор и несостоявшиеся варианты его продолжения, а потом и вовсе сосредоточилась на живописных видах, выкинув из головы стервозную тетку.
