Здесь мы сталкиваемся с любопытной культурно-исторической закономерностью: новые явления осмысливаются в знаковой системе архаики. Древние структуры получают новый импульс, становясь выразителем актуального мировоззрения. Думается, что карнавальное двойничество как бы заново формируется, а точнее, возрождается под влиянием карнавала. Именно карнавал как ближайший культурный контекст, как знаковая реальность перемещает двойников-дублеров с периферии художественного языка в его ведущие структуры. Именно под влиянием карнавала, под влиянием образа "карнавального короля", персонаж-патрон в исследуемой паре начинает приобретать свойства своего смехового дублера.
Именно карнавал привел к тому, что оппозиция "серьезный персонажкомический" потеряла комизм как основной маркирующий признак, служащий различению персонажей в паре. Осталась, однако, иерархия персонажей. Пантагрюэль и Панург, Лир и шут, Дон Кихот и Санчо соотносятся в сюжете как благородный, знатный, высокородный и "плебей". Верно и то, что в сюжете происходит стирание различий между "верхом" и "низом". Панург приближается к гуманисту Пантагрюэлю, а изгнанный дочерями Лир становится нищим безумцем, сменившим корону на венок из полевых трав.
Стоит заметить, что "низкий" персонаж в карнавальной паре имеет множество асоциальных плутовских черт, которые его высокородному двойнику все-таки не присущи. Когда ослабляется связь с карнавальной почвой, то празднично-игровые мотивы переосмысливаются. Так, шутовское увенчание, связанное в карнавале с мотивом маски, уже в барочном плутовском романе превращается в тему фальши, мнимости грязной действительности. Например, Кеведо в "Доне Паблосе" описывает компанию дворян-нахлебников, которые, выходя на промысел, тщательно готовят свой "наряд". "Благородство одежды" скрупулезно имитируется пройдохами: на свет выставляются лишь уцелевшие фрагменты платья, а под плащом часто скрывается голый зад; зубочистка превращается в маскарадный атрибут, свидетельствующий о якобы недавно съеденном мясе. Мотив фальши, мнимой респектабельности, блефа стал одним из жанрообразующих мотивов плутовского романа в целом. На фоне советской действительности конца двадцатых годов "предводительство" и дворянство Воробьянинова такая же фикция, как и экзотическое происхождение Остапа Бендера. Неслучайно Остап называет Кису "предводителем каманчей".
В допетровской Руси, как известно, карнавала как неотъемлемой части городской культуры не было, однако праздничные игры, типологически родственные карнавалу, были достаточно распространены среди городского и сельского населения. Яркий пример - святочная игра "в цари", во время которой выбирался "царь", его увенчивали шутовской короной и на санях возили от дома к дому, где угощали водкой и ряженкой, чествовали и славили; когда "царь" напивался до бесчувствия, с него срывали "корону" и "мантию" - обычно лоскутное одеяло - и со смехом совали головой в сугроб. Вместо него выбирали нового "царя" и процедура возобновлялась. Думается, что игра "в цари" была непосредственным источником знаменитых игрищ Ивана Грозного. Так, в 1574 году Иван Васильевич посадил царем на Москве Симеона Бекбулатовича, венчав его царским венцом. Сам же властитель назвался Иваном Московским и жил на Петровке, ездил "просто" - "в оглоблях".
