— Ты, бабушка, что посматриваешь?
— Я — Данилова, родимый. Данилова я, Агафья Данилова, Данилова.
— Что-же тебе надобно?
Старушка вдруг всхлипывает и ловит пару слезинок на комочек платка.
— Голубчик ты мой, что-же я есть-то теперь буду!
— А что до сих пор ела, бабушка.
Старушка делается серьезной. Она приводит в порядок глаза, нос и рот и деловитым тоном начинает:
— Вот что я ела родимый. Ничего я есть не могу. Сейчас под-ложечкой жечь начинает. Так я, голубчик, чаек пью. Да, тепленький! Чаек пью и булочку белую в день потребляю. Это летом-то. А зимой, голубчик, у меня задышка делается. Так я на печке лежу. Я, голубчик, на квартире-то даром живу. Спасибо, хозяева хорошие люди, совсем хорошие! Живи, говорят, за ребенком посмотри, постирай когда что. Вот, я зимой и лежу на печке. Так зимой мне одной булочки на три дня хватает...
Старушка вдруг останавливается и опять всхлипывает.
— Как-же я теперь зимовать-то буду! — говорит она.
— Опять на печке.
— На печке-то на печке, да булочки как?
— А прежде как было?
Старушка снова успокаивается и опять становится деловой.
— Ну, значит, я тебе не все, родимый, рассказала. Уж ты прости меня. Лет-то мне много, всего и не соображу. Я рубашечки крашу, фуксином. Ишь, руки-то мои!..
Старушка протягивает вперед руки, которые оказываются выкрашенными в ярко-красный цвет.
— Видишь, не вру, крашу... Знаешь, как я делаю? Пойду на толкучку и куплю рубашечку, старую, белую. Потом ее вычиню. Вычиню не то что-бы кое-как, а аккуратно, крепко. А потом ее фуксином выкрашу, и опять на толкучку снесу...
Старушка останавливается и мечтательно смотрит в пространство.
— Иной раз на рубашечке заработаю... пятачок! — говорит она то, о чем только-что мечтала.
— Что ты!
— Право, иной раз пятачок!.. Вот и были заработки. А теперь год-то голодный.- А я и не пойми того. Да и пойди на толкучку, да и купи рубашечек на восемьдесят-пять копеечек. Все продают, все продают! Ну, вычинила их, выкрасила, еще одиннадцать копеек истратила. Вынесла на толкучку, — Господи иисусе Христе, никому не надо!.. А другие-то торговки молодые, да голоса у них громкие, да сильные такие! Затолкали меня, оглушили; какой и был покупатель, от меня оттерли... Так я и капитала своего решилась! — произносит старушка, в ужасе не выдыхая, а вдыхая в себя слова, и бессильно ударяет ручками по старенькй юбчонке.
— И велик был капитал?
— Рублик! — втягивает в себя старушка, и помолчав, деловито продолжает: — Прежде я богаче была. Франтить не франчу, подсолнухов не грызу, ну и накопилось. Сарафанчиков было — шесть! Косыночки были! Чулков дюжина! Два сундучка! Самоварчик бы-ил!!
