Можно, конечно, ладить с мужиком и без личины суровости, без комедии затворенных дверей и торжественных докладов о том, что нельзя ли видеть «самого». Бывают в переселенческих конторах и речи «по душам». Идут, например, близкие, — самарцы или уфимцы. Народ хороший. Не франт: рубахи не ситцевые, а домотканные, синие, с белой ниткой. Не пьяница: лица свежие, у стариков бороды, что твоя проволока, у молодежи — соболь, грудь выпуклая. Не хам: говорит на ты и величает степенством, а не высокопревосходительством. Денег, разумеется, не оказывают больше трех рублей, но деньги есть, не много, не тысячи, даже не сотни, а есть наверно. Просят пособия. Вгляделись в лица, в ухватки, в одежду, осмотрели телеги и лошадей. Действительно, у одного два колеса слабы; у другого лошадь не то что плоха, а ненадежна; у третьего старуха никуда не годится, на втором переезде наверно помрет и нужно будет хоронить, расходоваться. А путь бесконечный, за Иркутск, а народ хороший... Помочь разве?
— Pppp... — Самарцы падают на колени: помоги, помилуй!
— Иван Иванович, как думаете?
— Да что ж... Только вот тут симбирцы в Ташкент идут. Тоже ничего народ, а израсходовались сильно, да и сейчас надо им верблюдов нанимать.
— Ну-ка симбирцы, подойди.
Подошли. Тоже не франты, не пьяницы и не хамы. Тоже грудь колесом: бороды проволокой, а бородки соболем. Только поприземистей, точно в-присядку пойдти собираются.
Ррр...—и симбирцы все на коленях.
— И тем, и этим разве дать?
— Как хотите. Только останется ли на осень обратным?
А тут живым предостережением как-раз стоит и обратный, из ранних, предвестник осеннего движения обратных, которых, например, в Оренбурге проходит ровно столько же, сколько и двигающихся на восток[2]. Обратный в полном смысле слова ужасен. И он, и его дети, один другого меньше, и его баба, к удивлению почти всегда беременная, и тележонка с кибиткой, и даже его лошаденка представляют собою кучи ломотьев. Одежда — ломотья; в телеге — рваные лоскутья; кибитка — изорванная рогожа; лошадь — ломотья дрянной лошадиной шкуры и лошадиных волос. Телега стоит под окнами; лошадь дремлет в изнеможении и шевелит губой; в телеге сидят беловолосые ребятишки с тонкими, худыми шеями, руками и ногами. Вошедшего в контору отца этой семьи и хозяина этого имущества бодрые «проходящие» затерли в угол, и он стоит и тоже точно дремлет, как его лошадь.
— Откуда ты?
— Оттедова...
— Вон уж как отвечает, видите?! — обращается чиновник к самарцам и симбирцам.
