Я заметил: чем острее обстановка, чем сложнее положение, тем крепче дисциплина в партизанских отрядах. Это естественно.
Обстановка осложнялась… Собрав командиров, Попудренко известил о героической гибели Платона Горелова и о том, что отряд Кочубея, то есть Петра Коротченко, оказался отрезанным от нас в селе Охрамеевичи. Оттуда прибежали две учительницы, сказали, что в то время, когда Кочубей проводил в школе собрание местного актива, в село прорвались фашистские бронемашины, подкатили к школе и гитлеровцы ворвались в нее. Можно было предположить, что Кочубей погиб или, еще хуже, схвачен немцами. Учительницы уверяли, что видели, как его выводили из школы.
Если еще прибавить, что брат Иван в тяжелом состоянии ждал, когда его повезут не в госпиталь, не на аэродром, с которого самолет унес бы его на Большую землю, а за Снов, по топкой дороге, то станет понятно, как нелегко было у меня на душе. Но, несмотря ни на что, мы должны были быстро и правильно начать отход.
С утра враг перейдет в наступление, а нас уже не будет здесь. Мы опередим его на ночь — это много. Самое главное при таком отходе — тишина, абсолютная тишина, это сказали всем и командиры и комиссары…
Под моросящим дождем, сеявшим с низкого, словно бы опустившегося неба на узкую лесную дорогу, двинулись в путь. Несмотря на большое количество людей и лошадей, в течение всей ночи удавалось сохранять тишину. Километров через восемь под ноги легли болота, залитые водой. Вода держалась выше колен, а местами доходила до пояса…
Оружие и продовольствие уже навьючили на лошадей, в повозках оставались только раненые, но все чаще попадались места, где повозки не могли проехать, их проталкивали люди, сопровождавшие раненых, почти поднимали и выносили. Этим руководил Митрофан Негреев. Чавкали сапоги, иногда всхрапывали лошади, а людских голосов не было слышно, до сих пор говорили шепотом…
Вдруг моя лошадь стала вязнуть в трясине и тонуть, ее не удалось спасти, меня самого едва вытащили бойцы, и я пошел дальше пешком. Через несколько километров снова чуть не увяз, засосало один сапог, пришлось оставить его на память болоту, хорошо что на ноге удержалась унта, привязанная к поясу, этому я тоже научился давно…
Стройности в рядах никакой у нас уже, конечно, не было, да и не было заботы о ней, а тишина по-прежнему царила над всем нашим партизанским войском.
С группой партизан я выбрался наконец на довольно просторный островок, где можно было передохнуть, и увидел в темноте людей. Подойдя, разобрался — среди них стояла женщина и тихо плакала. Ее напрасно успокаивал мужчина с винтовкой, произнося без конца одно и то же:
