Так и вышло! Не зря, видно, Савка накануне маял оселок — затачивал железные наконечники. «Ххо-к!», «ххо-к!» — это звенела сухожильная тетива его лука, посылая в полёт две стрелы.
«Ххо-к!» — третья подружка смерти с весёлой злостью сорвалась с тетивы.
Нет, неспроста на господском дворе Савка слыл важным стрелком. Недаром он с трёхсот локтей[62] без промаху «лупил» в серёдку подвешенной на крюк подковы. Не дрогнула его рука и на сей раз, не подвёл соколиный глаз.
Первая остроклювая вестница с хлюстом прошила горло лазутчика, угодив точно в трахею… Монгол выронил нож и, задыхаясь, харкая и клокоча хлынувшей из ноздрей и глотки кровью, рухнул снопом поперёк дядьки Василия.
Ошеломлённые внезапной гибелью своего собрата-ордынца, татары на мгновение оторопели.
И тут вторая стрела, высвистав песню смерти, с глухим стуком пробила кожаный доспех ещё одного, застряв по самое оперение между лопаток. Желтолицый всплеснул руками и уткнулся в серую золу кострища.
Но вот третья — изменница-стерва — лишь калено и звонко вжикнула по стали монгольского остропырого шлема и отскочила прочь.
Ан главное — «Слава Христу!» — было выиграно время!
…Когда Савка сломя голову с мечом подбежал на выручку — русская сталь уже яро звенела и грызлась с монгольской.
Наши не дрогнули — пластались будь здоров, но и татары, будто заговорённые колдовской молитвой, рубились отчаянно, крепко держа подо лбом кочевую заповедь: «Кто не защищается — погибает. Горе бросившим оружие!»
Однако и густая кровь русичей испокон веков ведала: «Победа воина — на острие его меча».
— Береги-ись!
Сорока едва успел пригнуться, и это спасло ему жизнь. Наскочивший на него огромный монгол вспорол воздух лезвием изогнутой сабли ровнёхонько в том месте, где только что была Савкина голова. И тут же снова разящий удар с жутким свистом опалил холодком щёку.
Распаренный безумием, кое рычало, скрежетало, лязгало вокруг, сокольничий выбросил вперёд меч. Сталь вошла меж рёбер врага, и Савка, не успевший выдернуть клинок, явственно ощутил на нём судорожный трепет оседавшей плоти.
Плоское, как сковородка, лицо монгола разорвал немой крик. На краткий миг их взгляды скрестились. На Сороку мертво таращились из узких бойниц залитые болью и ненавистью глаза. Смуглолицый подломился в коленях, в горле его застряло проклятье.
…Мимо пронеслась вспененная кобыла, тащившая зарубленного Хлопоню. Нога его запетлялась в перекрученном стремени, и лошадь несла ошалело в степь, мотая изнахраченное в кровь тело по щебню.
