— Чья это лошадь? — как бы невзначай поинтересовалась Данута-Гадасса, ухватившись за возможность начать с Иаковом разговор о том, что больше всего ее волновало, — о его планах на будущее.
— Ломсаргиса, — ответил Иаков. — Хозяина хутора. На одной он бежал с хутора, другую оставил. Он все Элишеве оставил.
— Все?
— И коров, и гусей, и кур… И собаку.
— И свиней?
— И свиней…
Данута-Гадасса медленно и осторожно, словно через терновник, пробиралась к главному. Еще шажок, и она все у него выведает.
— Как же она, Иаков, одна справляется? Ведь ты только наездами…
— Еще как справляется!
У него слипались веки, хотелось скорей завалиться спать, но он не обрывал разговора, боясь обидеть мать и поражаясь ее выносливости больше, чем любопытству.
— Ты что — и свиней кормишь?
— Со свиньями дела не имею. Ни на хуторе, ни в местечке. — Иаков усмехнулся, но тут же, как прилипшую к губам кроху, смахнул рукой улыбку.
В избе терпко пахло остывающим воском, сквозь щели в окнах струилась настоянная на сосновой хвое прохлада, по углам еще шныряли отважные кладбищенские мыши.
— На кого же она это хозяйство бросит, когда в свою Палестину уедет? На тебя?
— Пока Элишева никуда не едет. К тому же ее крепко огорчил Арон.
— А он что — против?
— Не он, а новые власти. Они против Палестины.
— Почему?
— Сейчас за границу никого не пускают. Ни евреев, ни литовцев. Ловят и сажают в кутузку. Но Элишева говорит, что все равно отсюда вырвется… ни за что не останется…
— Чем же ей Мишкине не по нраву? Тут ее родные, друзья и ты… — У Дануты-Гадассы перехватило дыхание. — Тут под елью лежит ее мама Пнина, к которой она уже давненько не приходила… И что же она надеется там получить взамен?
Ее вопросы утомили Иакова, он замолчал и, чтобы не заснуть за столом, принялся смотреть на таявший в небе серебряный ломоть месяца и думать о том, что на стыке ночи и дня все одиноки — и люди, и звери, и даже степенное, выкатывающееся из-за горизонта солнце.
— Что, спрашиваю, получит взамен? Басурманов вместо литовцев и таких же евреев, как в нашем местечке, — ответила за Иакова Данута-Гадасса. — Других евреев Господь на свете не высеял. Все из одного лукошка. И коровы повсюду с тем же выменем, и куры так же кудахчут. Нашла бы Элишева себе парня и распрощалась бы со своими дурацкими фантазиями. По-твоему, для женщины что важней — страна или любовь?
Иаков опешил. Поди знай, что для женщины важней.
— Ну конечно же любовь, — сказала Данута-Гадасса. — Любовь — единственная страна, в которой женщина и счастливая раба, и полновластная царица. Если бы мне, Иаков, предложили сегодня на выбор страну или любовь, я бы без всяких колебаний выбрала… сам знаешь что…
