Сначала бились один на один, далее солдаты группой лупили каждого из нас, потом мы впятером сражались против одного из бойцов, после чего меняли оружие и всё повторялось заново: с мечами, дубинами, молотами, топорами, врукопашную…
В общем, нас с чувством, толком и явным пренебрежением били различным деревянным оружием шесть часов кряду, после чего объявили, что сегодняшнее занятие закончено и ушли. И это, между прочим, первый день наших тренировок. Что может быть дальше?
Я действительно начал переживать о том дне, когда придётся сменить деревянное оружие на то, что хранилось в дальней части арсенала — меня просто порубили бы в капусту при повторении сегодняшних событий.
Видимо, Гюстав прислушался к словам Арнольда и дал своим людям команду обратить особое внимание на мою скромную персону. А, может быть, солдат просто бесило, что я не кричу от боли, как остальные. Не знаю, но причина не важна, важен результат — досталось мне больше всех.
Я сидел на скамейке, как после тяжёлой аварии: разбит нос, заплыл глаз, из головы текла кровь, ухо было сломано, а мочка болталась на тоненьком кусочке кожи, заливая шею кровью. Кроме того, губу рассекли под носом почти до кости, выбили десяток зубов и судя по ощущениям сломали шесть рёбер. Плюс пальцы левой руки не шевелились, как бы ни старался — видимо, были перебиты сухожилия.
«Вашу Мамашу, а что, если бы не было гипалгезии? Я бы сейчас лежал и скулил, как самка пекинеса — тоненько и очень жалобно. Вот только дальше мне что делать? Сейчас я ранен, и оружие в ближайшее время держать не смогу, а завтра снова тренировка. Я покойник…»
Хотелось бы отдельно сказать о гипалгезии — к этой штуке нужно привыкать и действовать очень осторожно. С ней остаётся понимание, что и где ранено или сломано, но вот защитная реакция организма в виде боли отсутствует, из-за чего можно навредить самому себе. Когда час назад я, сделав выпад копьём, почувствовал, как уже сломанные рёбра плотно прижались острыми краями к лёгким, не на шутку испугался. Аж душа замерла, ведь наклонись я чуть-чуть сильнее, проткнул бы себе лёгкое, после чего валялся на песке, дыша через раз и отхаркиваясь кровью.
Была злость на солдат за то, что они меня так отделали. Но ещё больше злился на самого себя, потому что вообще не смог оказать сопротивления. Даже когда дрался один на один с надменной бабой, ничего не смог противопоставить — она меня уделала, как младенца. Солдафонка двигалась с нереальной скоростью и, явно издеваясь, дубасила коротеньким деревянным посохом, а от моих кривляний с мечом уклонялась, даже не глядя.
