Въ моемъ частномъ правѣ нарушается и отрицается право, въ немъ же оно ограждается и возстановляется. Какого высокаго значенія достигаетъ борьба субъекта за свое право! На какой глубинѣ, по отношенію къ идеальнымъ вершинамъ, на которые поднимаетъ насъ эта мысль, лежитъ область чисто индивидуальнаго, личныхъ интересовъ, цѣлей, страстей, которые невѣжда считаетъ существенными принадлежностями области права.
Но эти вершины, могутъ сказать, на такой высотѣ, что они остаются доступны только для философовъ права, для практической же жизни они не могутъ быть приняты въ соображеніе; никто не будетъ вести процессъ за идею права. Я могъ бы, чтобы опровергнуть этотъ взглядъ, сослаться на Римское право, въ которомъ осуществленіе этого идеальнаго правоваго смысла, нашло полнѣйшее выраженіе въ институтѣ публичныхъ жалобъ. 3) [Для тѣхъ моихъ читателей, которые незнакомы съ нравомъ, я замѣчу, что право на эти жалобы (actiones populares) каждому, кто желаетъ, даетъ возможность выступить защитникомъ закона и притянуть къ отвѣту правонарушителя, не только въ тѣхъ случаяхъ, когда дѣло идетъ объ интересахъ вообще публики, а слѣдовательно и самаго жалующагося, нанрим. разрушеніе, порча общественныхъ зданій, но также и въ тѣхъ случаяхъ, гдѣ дѣло касается частнаго лица, которое само не можетъ дѣятельно защищать себя противъ неправды такъ напр. обдѣлъ малолѣтнихъ, обманъ опекуномъ опекаемаго, взиманіе лихвенныхъ процѣнтовъ; объ этихъ и другихъ случаяхъ см. мой "Дух римскаго права" ("geist des Römischen Recht’s" т. S. 107). Эти жалобы заключали такимъ образомъ въ себѣ воззваніе къ тому идеальному смыслу, который безъ всякаго собственнаго интереса ищетъ права ради права; нѣкоторыя изъ нихъ впрочемъ указываютъ на обыкновенный мотивъ страсти къ наживѣ такъ какъ въ нихъ жалобщикъ имѣетъ въ виду взыскиваемые съ отвѣтчика штрафные деньги; если было очевидно, что страсть къ жалобамъ сдѣлалась выгоднымъ ремесломъ, то они считались позорными, какъ у насъ доносы.] (actiones populares), но мы были бы несправедливы къ нашему народу, если бы захотѣли ему отказать въ этомъ смыслѣ. Имъ владѣетъ всякій, кто при видѣ произвольнаго нарушенія права, испытываетъ нравственное негодованіе. Хотя къ чувству, вызываемому нарушеніемъ собственнаго права, примѣшивается эгоистическое побужденіе, тѣмъ не менѣе это чувство основывается исключительно на вліяніи нравственной идеи на человѣческій умъ, это протестъ крѣпкой нравственной натуры противъ оскорбленія права, прекраснѣйшее и возвышеннѣйшее доказательство здороваго состоянія нравоваго чувства, нравственное явленіе, равно возвышенное и привлекательное, какъ для наблюденія психологовъ, такъ и для художественнаго представленія поэтовъ. Я не могу представить себѣ другаго аффекта, который могъ бы произвести въ человѣкѣ такую глубокую перемѣну, при которой самыя посредственныя натуры приходятъ въ чуждое имъ до того времени страстное состояніе — вотъ доказательство того, что они затронуты въ томъ, что въ нихъ есть самаго благороднаго, задѣты до мозга костей. Это гроза въ нравственномъ мірѣ—возвышенная, величественная по своимъ Формамъ. Это мгновенное, непосредственное, непреодолимое, подобно урагану стихійное проявленіе нравственной силы. Нравственное очищеніе воздуха, для субъекта и для міра, вмѣстѣ примиряющее и возвышающее своими причинами и дѣйствіемъ. Но конечно когда ограниченная сила|субъекта ломается объ учрежденія, установленныя произволомъ, которыя преграждаютъ путь праву, тогда буря обращается на самаго дѣятеля и его самого ожидаетъ участь преступника, вслѣдствіе нарушеннаго правоваго чувства, о чемъ я потомъ буду говорить, или не менѣе трагическая судьба, — въ его сердцѣ останется кровавый слѣдъ отъ жала неправды и имъ утрачивается вѣра въ право.
