– Но я…
Лахлин решила впервые воспользоваться своим положением.
– Я Баллантайн, Грета, и я вам приказываю.
На лице уборщицы промелькнуло удивление и благодарность, она опустилась в кресло. Подойдя к кофейнику, Лахлин налила Грете чашку кофе. Спросив о ее предпочтениях, она добавила в кофе сливки и две чайные ложки сахара, надеясь, что сладкое прибавит сил пожилой женщине.
– Вам нездоровится? – спросила Лахлин, передавая ей чашку.
– Меня все время знобит, – ответила Грета и поднесла чашку ко рту.
Лахлин пододвинула ногой маленький деревянный стул и села напротив Греты, заметив испарину у нее на лбу. Похоже, у Греты высокая температура.
Уборщица выглядела больной и несчастной и, что хуже всего, смущалась присутствия Баллантайн, поэтому Лахлин попыталась ее успокоить.
– Моя мама работала уборщицей по ночам в этом самом здании, – тихо сказала Лахлин. – Здесь она познакомилась с Коннором Баллантайном.
Грета подняла густые брови.
– Я думала, журналисты все придумали, чтобы распродать тираж.
– Нет, это правда. Она работала здесь несколько лет и убирала офис Коннора.
Грета поставила чашку на колено, ее голубые глаза затуманились.
– Мне не верится, что мистер Коннор умер четыре года назад. До того как заболеть, он часто засиживался допоздна в этом здании. Он был дружелюбным человеком, со всеми разговаривал. Он любил жизнь, понимаете?
К сожалению, Лахлин этого не понимала, но все равно улыбнулась.
– Ему не нравилась тишина. Мы знали, что, когда мистер Коннор работает допоздна, он включает громкую музыку или поет. Иногда он делал и то, и другое. У него не было музыкального слуха.
Лахлин усмехнулась, представляя себе отца. Она наклонилась вперед, словно сообщая Грете большую тайну.
– У меня тоже его нет.
– Мне жаль, что вы ни разу с ним не виделись. – Грета постукивала пальцем по чашке. – Но ваша мать рассказывала вам о нем. Она должна очень гордиться вами, мисс Лахлин.
Это простое заявление потрясло Лахлин до глубины души. Она встала, сказала Грете отдыхать и подошла к стальному столу, где взяла фотографию, которую рассматривала до прихода уборщицы. Изображение было размытым.
Лахлин слишком долго думала о своей матери и о том, что она делала и не делала, но простое заявление незнакомки задело ее за живое. Броня вокруг ее сердца треснула и раскололась, и Лахлин переполнилась гневом, сожалением и обидой. Тайк был прав: Кэрол не пыталась ничего изменить. Она не старалась выздороветь и стать хорошей матерью. Хотя Лахлин знала, что материнская депрессия изнурительна, она также понимала, что Кэрол не прилагает никаких усилий, чтобы лечиться и чувствовать себя лучше. Об этом без слов говорили упаковки сильного снотворного. Кэрол хотела оставаться больной.
