Из дневника следователя. Раньше я был немногословен, теперь — молчалив. Раньше думал, что еще успею, скажу. Теперь думаю, что все уже сказано. Чем старше становлюсь, тем больше молчу. Нет, не так: чем больше понимаю, тем больше чувствую себя немым.
Рябинин открыл дверь кабинета, чуть было не сжавшись всеми клетками, словно на него могло что-то упасть. И зло распрямился, хлопнув за собой дверью. Неужели струсил? Ничего плохого ведь не сделал. Сделал, коли сжимаются клетки, чтобы меньше занимать пространства.
За столом громоздко сидел зональный прокурор Андрей Дмитриевич Васин. Он поднял от бумаг крупную голову и взглядом показал на стул. Говорили, что раньше, в первый год работы, он выходил из-за стола и пожимал руку.
— Здравствуйте, — сказал Рябинин, уже сев.
Васин кивнул, закрыл папку и тонковатым для такого плечистого тела голосом спросил:
— Я не очень понял, почему вы не допросили свидетеля. Некогда было?
— Нет, я к ней ездил.
— Врач не разрешил?
— Разрешил.
— Справка в деле есть?
— Есть.
— Тогда почему не допросили?
Рябинин медленно и тайно вздохнул. Есть слова, состояния и мысли не для таких официальных кабинетов. Нет, дело не в кабинете: есть слова, состояния и мысли, которые скажешь и передашь, только уверившись, что их поймут. Рябинин плохо знал этого прокурора, да уже и заметил в его лице легкое магазинное любопытство, вызванное заминкой следователя. Но Рябинину было нечего сказать, кроме правды:
— Пожалел.
— Не дошло.
— Пожалел…
Васин смотрел на него умно и проникающе — бывают такие серьезные глаза, когда человек силится что-то понять, и это усилие придает взгляду особую сосредоточенность. В углу кабинета тихо играл приемник. Моцарт, соль-минорная. Эстрадная музыка не мешала, но работать под классическую Рябинин не смог бы.
— Как же вы работаете следователем? — спросил наконец Васин.
— Не дошло, — легкомысленно вырвалось у Рябинина.
— Как же вы предъявляете обвинение, арестовываете, отдаете под суд? Не жалеете? — развернул свой вопрос зональный прокурор.
— Иногда жалею, — ответил он вместо «иногда не жалею», потому что чаще все-таки жалел.
— Но из-за вашей ложной жалости ускользнул преступник!
— Почему же ложной? — тихо спросил Рябинин.
— Потому что вы были добреньким не за свой счет, а за счет государства.
Об этом он не подумал — о счете. Да ведь когда жалеешь, то не думаешь. Может, так ему и сказать: когда жалеешь, то не думаешь? Они с зональным прокурором почти ровесники, а «ровесник» звучит как «единомышленник». Может, ему рассказать про ее лицо, про ее нездешний взгляд, про ее школьницкий локон?..
