Отдышавшись, он вытер лицо платком и уже тихо досказал:
— Обидно. Смотрят они на меня, как на чучело. Вроде как уцененный какой. А вчера звонят в дверь. Папаша, мол, у нас остались кое-какие продукты, не хотите ли? Верно, остались. Наберут, а не сожрут. Полторта, сыру с килограмм, салатов да винегретов. И бутылок пять, в каждой винца на донышке. Взял. Не обидно ли, а?
Он потянулся под шляпные поля, стараясь на глаз определить, обидно ли. Но увидел ее ухо и щеку, розовеющие в солнце и свежем воздухе.
А воздух вдруг посинел от прозрачного дыма. Запахло кострами. По краям парка жгли поля сухой травы, и никто не знал, нужны ли эти палы, или мальчишки озоруют, благо стебли вспыхивали от единой спички.
— Обидно, — согласилась Аделаида Сергеевна.
— Пусть им тоже будет обидно, как и мне, — оживился он, нервно застегивая пальто, словно защищаясь от дыма.
— Чего вы хотите?
— Какую-нибудь им пакость.
— Пакости, уважаемый, я не делаю.
— А мне сказали…
— Дураки сказали, — перебила она. — Я занимаюсь эманацией утраченного духа.
— Я, считай, все утратил…
— Так чего вы хотите?
— У меня ихние продукты поперек горла стоят. Пусть и они хоть раз поперхнутся.
— Сто рублей.
— Дорого, — удивился он. — Могу только пятьдесят.
— Такая будет и эманация.
— Какая такая?
— Уцененная.
Он насупленно посмотрел на дубы, на кучу прелых листьев, на сизый воздух. Пятьдесят рублей тоже деньги.
— Я на пенсии.
— В автобусе вам уступят место.
— Ладно, пусть эта… уцененная.
Он полез в нагрудный карман и долго шевелил там пальцами, вслепую отсчитывая сумму. Она взяла ее небрежно, как берут трамвайный билет.
— Почтенный, сообщите мне какую-нибудь подробность из их жизни. Например, какие между ними отношения?
— Вроде бы любовь. Ревнует ее сильно…
— Достаточно. Теперь нужны их имена и адрес. Подождите, я возьму записную книжку. Рой, дай сумочку!
Гора сухих листьев вздрогнула и зашелестела. Из нее медленно вышла огромная белесая овчарка с дамской сумочкой в пасти. Пенсионер вцепился в скамейку и смотрел на собаку, тяжело дыша. Рой тоже дышал тяжело, — жарко.
— Ну? — сказала Аделаида Сергеевна, достав записную книжку.
— А вы ничего такого… В смысле смертельного или подсудного?..
— Я, почтенный, работаю на биотоках.
— Током и убить можно.
Он медленно вздохнул, боясь движением груди привлечь внимание овчарки.
Из дневника следователя. Рядом со мной живет семидесятилетний пенсионер, которого непонятно зачем отправили на пенсию: он бегает, что-то носит, что-то сверлит, кого-то навещает… Ему известно все на свете. Вчера остановил меня и почти час рассказывал, чем он занимался в жизни: от преподавания до водолазных работ, от дрессировки овчарок до ремонта воздушных шаров…
