Несколько художественных фильмов, поставленных по моим сценариям, шли и на советских экранах: «У улиц есть воспоминания», «Квартал веселья», «Под землей», «Кенарь и вьюга», «Феликс и Отилия». Кинематография притягивает меня, но не настолько, чтобы я отказался от публицистики и художественной прозы. Писатель может быть полезным в создании фильма, но у писателя свои специфические средства выражения. Я буду работать для кино, радио и телевидения, но главным образом я буду писать книги. Только так я смогу ответить старушке-привратнице, спросившей меня: «Вы куда, молодой человек?»
Ноябрь 1972 г.
Бухарест
Это была хищная птица, не внушавшая ничего, кроме страха. Королевский кондор с Кордильер, с твердым, как кремень, изогнутым в виде ятагана клювом, крючковатыми когтями и серыми с золотым отливом крыльями, одевавшими его, словно стальные латы. Голую шею покрывали сине-алые, как у индюка, бусинки, напоминавшие капли крови и пота, застывшие на продубленной ветрами коже. На лысой, скошенной спереди голове красовался желтоватый круглый хохолок, как корона властителя птичьего царства.
Он сидел, застыв в своем неземном величии, напоминая базальтовый метеорит, упавший с далекой звезды и запертый людьми в эту грязную клетку, полную белых костей, где всегда стоял острый запах помета и сладковато пахло падалью. Вместе с ним за стальную проволочную сетку заточили оголенный остов дерева, с вершины которого кондор величаво озирал остальных обитателей зоопарка, как мудрый и грозный предводитель пиратов.
Даже в неволе эта птица сохраняла свою гордую, величественную осанку. И только те, кто внимательно разглядывал ее, пытаясь разгадать, какие темные инстинкты скрываются под вечно нахмуренным лбом, замечали, что глаза хищника становились порой невыразимо грустными, апатичными, как у собаки, потерявшей хозяина, или забытого палачами узника, который давно смирился со своей участью. В эти редкие мгновения кондор приоткрывал один глаз, и его потухший взгляд выражал недоумение и немой вопрос, обращенный к людям. Но редкие посетители зоопарка, останавливаясь у клетки птицы, видели лишь неукротимую дикость, клюв, созданный, чтобы убивать и терзать, гибкие крылья и судорожную хватку когтей, впившихся в сухое дерево с бессильным ожесточением, униженное величие и скованную силу. И это доставляло им удовольствие.
Лишь один ребенок сумел понять истинный характер кондора и осмелился через много лет после того, как птица попала в неволю, вступить с ней в единоборство. Это был мальчуган с виду лет шести, хотя ему исполнилось уже девять, с худым веснушчатым лицом, рахитичной грудью, руками тонкими, как ветви дерева, выросшего в тени, с большими черными глазами, грустными, как у кондора в часы апатии. Угловатая, не по росту большая голова каким-то чудом держалась на тонкой шее, такой хрупкой, что кондор мог ее переломить, сжав лишь раз свои когти. На мальчике был парусиновый костюмчик, коричневая рубашка и короткие штанишки, из которых торчали ноги, слишком худые и бледные, чтобы на них можно было далеко убежать.
