Бульон закончился, вкусно, но мало. Добавки я решил не просить – все равно не дадут. Лиза промокает мне губы салфеткой и перемещает поднос на тумбочку. Уходить явно не собирается.
— Спасибо, — благодарю я. — Давно не ел.
— Некоторым стоило позаботиться! — сердито говорит Лиза. — А то гонит всех из палаты, а подумать, что раненый голоден, не удосужилась.
Ясно, на кого этот наезд. Ситуация! Оказаться между ревнивицами… Хотя с Ольгой у меня, наверное, все. Не станет она связываться с мутным попаданцем. Жениться на Лизе? Она меня любит, и женой будет хорошей. Евреи умеют воспитывать дочерей, семья для них главная ценность. Неплохая мысль. Буду ухожен и досмотрен. Отцу Лизы плевать на мое попаданчество. Он предприниматель и ценит людей дела. Я хороший хирург, по местным понятиям – гениальный. Тесть купит мне клинику, буду лечить людей. Обзаведусь детьми, и на семейных праздниках буду танцевать «семь сорок». Большие пальцы в проймы жилета – и пошел. Пам, опа-опа-опа; пам, опа-опа-опа; пам, опа-опа-опа; пам-тара-пам-пам!.. Я невольно представил себе эту картину и засмеялся.
— Что с вами, Валериан Витольдович! — испугалась Лиза.
— Ничего, — успокоил я. — Просто на душе хорошо. Я жив, рана не беспокоит, меня накормили, а рядом сидит девушка неизъяснимой красоты. Отчего не радоваться?
Лиза раскраснелась.
— Я тоже рада, — говорит, придя в себя. — Хотя раньше плакала. Как узнала, что вас ранили…
Договорить она не успевает. Дверь распахивается, в палату входят двое в мундирах военных чиновников. Один из них грузен, у второго – очки с круглыми стеклышками. Знакомые лица! Загряжский Филипп Константинович, начальник госпиталя, и Николай Нилович Бурденко, главный хирург Белорусского фронта. При виде посетителей Лиза вскакивает.
— Покормили? — интересуется у нее Загряжский.
— Да! — отвечает Лиза.
— Тогда оставьте нас!
Лицо Лизы выражает недовольство, но спорить она не решается; молча забирает поднос и скрывается за дверью. Гости подходят к койке.
— Здравствуйте, Филипп Константинович и Николай Нилович!
— И вам здравствовать! — бормочет Бурденко, по-хозяйски устраиваясь на стуле. Загряжский остается стоять. Ай-я-яй! Никто стульчик начальству не поднес. В моем мире такого бы не простили, а здесь почти генерал стоит и не выражает недовольства.
— Как чувствуете себя, Валериан Витольдович? — продолжает Бурденко.
— Хорошо.
— Голова болит?
— Ночью было. Но я справился. Вот этим.
Протягиваю руку и зажигаю над ладонью свечение.
