Я навестил Наташу в скромно обставленном доме, который она и Макс делили с милым, хотя и немного невоспитанным пожилым псом породы голдендудль по имени Оскар, который недавно стал символом программы по криогенному сохранению домашних животных. Когда я приехал, Наташа в спешке завтракала, только вернувшись домой после чтения лекции по футуризму в Университете продвинутых технологий – частном колледже в Темпе.
Ей было шестьдесят пять лет – слаженная и изысканная, теплая и внимательная, она была на удивление хороша для своих лет. Она говорила о своем браке с Максом как о союзе взаимодополняющих противоположностей: синтезе аналитического и художественного, научного и светского. Она, во многом благодаря тому, что была на пятнадцать лет старше, помогала ему стать настоящим англичанином и получить степень бакалавра в Оксфорде.
– Мы из разных поколений, – заключила она, – и мы пришли из совершенно разных миров.
В 1970-е и 1980-е годы Наташа вращалась в кругах авангардного искусства и независимого кино. Она открыла ночной клуб сценического искусства на бульваре Сансет; писала для журнала The Hollywood Reporter; некоторое время она работала на Фрэнсиса Форда Копполу; и она обратила особое внимание, что была знакома с такими светилами, как Вернер Херцог и Бернардо Бертолуччи.
Наташа рассказывала об этом периоде своей жизни с пространными отступлениями, упоминаниями разных людей и отсылками ко всевозможным философским течениям. Она говорила о резервном сохранении мозга путем сохранения тела. Она говорила о слабости плоти и о силе технологии. Она говорила в мистической, немного пророческой манере, как будто уже вещала из далекого будущего.
Ее имя, так же, как и имя Макса, отражало ее приверженность трансгуманизму и обещания, данные самой себе: Вита-Мор значит «больше жизни».
Наташа поведала мне, что в тридцать лет с испугом осознала собственную телесную хрупкость и начала серьезно задумываться о технологиях и о смертности. В 1981 году она перенесла внематочную беременность и потеряла ребенка. Когда ее доставили в больницу, она истекала кровью и была на волоске от смерти. Говоря о своем пути к трансгуманизму, она всегда возвращалась к этому моменту жизни – моменту, когда на уровне интуиции она осознала слабость и коварство человеческого тела, ощутила, что каждый из нас находится в ловушке, в крови, приговоренный к смерти.
– Люди спрашивают, как можно свободно мыслить, если живешь где-то в Северной Корее, под строгим контролем правительства, – говорила она. – Но наша личность ограничена телом, таинственным и малоизученным. После болезни я начала смотреть на вещи иначе. Я стала интересоваться улучшением человеческого тела, способами, которые помогут нам оградить себя от деспотичных нападок болезней и смерти.
