Нет, что-то побуждает их, что-то подсказывает им, что «неперспективный» этот язык (и тысячелетняя культура, которую он несет с собой и в себе) не исчерпан еще, а, напротив, полон, как говорится, живительных соков, он так и брызжет жизнью, юной силой, неизрасходованностью. При любом повороте исторической нашей судьбы — идиш, по пушкинскому слову, нет, весь он не умрет. Иммунитет его от смерти, против смерти — в его восприимчивости и родовой непритязательности. Он вберет хоть французское, хоть цыганское, если нужно тебе, словцо, кибернетический термин от Норберта Винера или русскую феню, по которой он ботает, падла, не хуже афганца с Арбата. Не от татар и немцев и не через русский, а с языком идиш ворвались в воскресший, но все равно не раскошелившийся на гласные иврит все эти «блд», «дрк» или даже неоновый по вечерам «кбнмт» над тель-авивским рестораном — чем особо нам тоже гордиться, скажет профессор-гебраист, не приходится.
— Идиш умрет? — спрашиваю я Мордехая Цанина. Он молчит в ответ, ему восемьдесят восемь.
Если идиш умрет — это будет не смерть, а убийство, чудовищный акт насилия маленького уродца — одного, в сущности, десятилетия — над величественной Историей.
А пока что — помилуйте! — этот идиш обслуживает еще сотни тысяч людей, и многие языки в мире еще могут ему позавидовать. Недаром же он включен в девятку языков международных! А то, что на языке этом с каждым днем все меньше — до катастрофичности — читающих, то это процесс, как сказано, не природо-естественный, но — сам по себе результат Катастрофы и целой череды не столь громоподобных уже катастроф ашкеназийского еврейства в советской империи, США и Израиле. И если в США это происходило опосредованно, то ситуация с языком идиш и вообще восточноевропейской еврейской культурой в современном Израиле первых десятилетий — вполне узнаваема для недавних советских «лиц еврейской национальности» в том же, к примеру, рассказе М. Цанина «Ядвига». Атмосфера чиновничьей, по согласованности, дискриминации ашкеназийства с нескрываемой целью искоренения галутного сего «позора» в истории еврейского народа — великолепно, с точки зрения публицистической достоверности, обрисованная в этом рассказе, — тема, слышимая как гневный и неумолчный крик во всем творчестве и во всей жизни Цанина, во всех жанрах его прозы и аспектах общественной деятельности: в публицистических выступлениях, в речах с трибун, в задушевных беседах с коллегой или читателем, одиноко забредшим в «Бет Лейвик» — в Союз писателей и журналистов идиш, который он, Цанин, много лет, по справедливости, возглавляет.
