– Любаня, доченька… – проговорил Илья Ильич.
– Ты прекрасно выглядишь, – перебила Анна Аркадьевна. – Все вы, девочки, очаровательны.
– Амазонки московских окраин, – гоготал Лёня, – на забудьте наконечники своих стрел окунуть в любовное зелье.
– Почему ты их похвалила? – возмутился муж, когда девочки ушли. – Они выглядят чудовищно! Как… как…
– Ты думаешь, наше честное мнение, критика на них подействовала бы? Они бы расстроились, что вряд ли, но тоже плохо. А скорее всего, записали бы нас в ретрограды, ничего не понимающих в современной жизни. И в другой раз, по другому, более серьезному поводу, не стали бы прислушиваться к нам, потому что мы отсталые.
– Наша дочь разгуливает по городу как… как…
– Упокойся, Илья! Это детская болезнь, как ветрянка. Ее нужно просто пережить.
– Некоторых, – вредно заметил поднявшийся с кресла Лёня, – с ветрянкой хоронят. В преклонных годах. Пока! Я ушел.
– Стой! – велел отец. – Твои планы все-таки меняются. Встретишь после дискотеки Любаню и проводишь домой.
– С чего это? – возмутился Лёня.
– С того, что она твоя сестра!
– Мама?
– Приказы старших по званию не обсуждаются, – развела руками Анна Аркадьевна. – Если папа отправится ее встречать, нам это обернется в три недели капризов и нытья.
Анна Аркадьевна сменила яркий макияж на скромный, поступив в университет. Присматривалась к девочкам-москвичкам, ловила их насмешливые взгляды на провинциалок, подслушивала ядовитые характеристики, которые сводились к общему понятию лимита. По лимиту прописки в Москву приезжали десятки тысяч рабочих. У Анны Аркадьевны гордость своим происхождением (провинция – генофонд нации) отлично уживалась со стремлением замаскировать свое происхождение. Любаня к выпускному классу тоже отказалась от боевой раскраски девушки легкого поведения. Ее тщательный макияж выглядел как полное отсутствие макияжа. И стоил немало. Число баночек-скляночек с косметическими средствами дочери превышало материнское в несколько раз.
У Анжелы, вероятно, подобный процесс переоценки затормозился и в заключительную стадию – хорошо выглядеть без зримых, пусть и сложных усилий – не перешел. Густые длинные ресницы – это прекрасно. Но таких длинных, загнутых, достающих до бровей, в простой жизни не бывает, только на сцене. Весь мир театр – это и про грим тоже. Брови у Анжелы точно по шаблону напечатанные – татуаж отъявленный. На ярко-красных губах столько блеска, что, кажется, он вот-вот начнет капать. Бедная девочка! Столько стараний ради мальчика, который, похоже, получил все, чего желал. Разве теперь его удержишь татуажем бровей?
