— Вот так, неделю будем валяться без дела, а потом в поле все жилы повытянем, — буркнул Иван хмуро, но явно сдаваясь. — Темнота наша!
Вдруг старая заголосила. И пошла причитать, приговаривая что-то обидное, злое. Тошка разобрала несколько слов, словно ножом, полоснули они по сердцу…
До конца недели не вытерпели. На пятый день чуть за полночь старая захлопала дверьми, загремела посудой.
— Иван! Невестка! — позвала она. — Вставайте, вставайте! В поле пора! Пока мы вылеживаемся, хлеб весь ветром развеет. Давно перезрел!
Тошка поднялась с тяжелой головой. Петю крепко спал. Она осторожно его потормошила, позвала ласково, потеребила волосики, но он только сладко потянулся, дрыгнул ножкой, что-то промурлыкал, как котенок, и перевернулся на животик. Не в силах его разбудить, Тошка взяла ребенка на руки и понесла к телеге.
— Оставь ребенка, — закричала старуха, — куда несешь его, как котенка?!
— Так, … ведь все вместе поедем? — смутилась Тошка.
— Все вместе! Куда нас нелегкая понесет всех вместе? Кому-то же надо еду сготовить?
— Я не знала, матушка…
— И чего ты только знаешь… Все вас учи, все за ручку води…
Тошка сдержала выступившие было на глазах слезы и вернулась с ребенком на руках в избу.
— А кто нам поесть принесет? — строго спросил Иван.
— Я. Кому же еще?
— И потащишь ребенка в такую жарынь аж до Чаталдере?
Старуха промолчала.
— Собери сейчас чего-нибудь на скорую руку, никуда не пойдешь! — приказал он строгим тоном и вышел.
— Ну, ладно, — согласилась старая. — Невестка, а невестка! Принеси ребенка, нечего ему в такую даль по жаре тащиться…
— Ну и поперечная баба, — процедил Иван сквозь зубы. — Так и норовит укусить…
Тошка прямо застонала от обиды. Будто ножом полоснуло по горлу, горечь подступила. За что ей такая обида? Хуже собаки к ней относится. Сноха она в этом доме или последняя скотина?.. Минчо справляет и три дня, и девять, готовится справить и сорок дней, а ей — такие обидные, злые слова. Понимает Тошка: горько ей, ведь она мать, сына похоронила. Но почему же на нее-то сердится, чем она-то виновата?.. Встал бы Минчо и услышал все это! Разве и ее жизнь не кончена, теперь черным-черна, разве и ее молодость не подрублена под корень? Может ли она смириться с таким горем, в силах ли забыть мужа?
Весь день она жала и плакала. Плакала украдкой, пряча лицо в стебли пшеницы, укрывшись в кустах на меже, стараясь подавить подступающие к горлу слезы. Старая, сгибаясь с серпом, тихо постанывала и смотрела на нее злыми глазами из-под черного платка. Иван молчал, готовый каждую минуту взорваться. Зло его брало. Пять дней просто так пропало, да вот еще и мать ни с того, ни с сего злится, зло его брало и за что-то другое, чего и сам не мог понять. Один только Петю весело носился по стерне. Босой, без шапки, с расстегнутым воротом рубашки, он сновал туда и сюда в высокой пожухлой траве, в кустарниках на межевых полосах, ловил кузнечиков и божьих коровок, подбрасывал их высоко в воздух. Дядя показывал ему птичьи гнезда, бабка ласково ворчала. И только тогда Тошка слышала их голоса. А как весело было у них до смерти Минчо! Теперь и знойное марево гуще и тяжелее, и небо — низкое, белесое.
