— Говорят, за глиной собрался! — повернулся к нему Димо.
— За глиной.
— Когда поедешь?
— Сейчас.
— Давай запрягай волов, и я с тобой.
— Да не сто́ит, — вяло начал было Иван, — и я сам в один момент управлюсь…
Но Димо уже взобрался на козлы. Не успели выехать из ворот, как Димо начал издалека: все дела да дела, не видимся, некогда словом перекинуться… Ребята сердятся: избегает, мол, по углам прячется. Димо им пытался объяснить, дескать, теперь он всему голова, ведь дом на нем, не стоит осуждать человека.
Иван слушал и от стыда не знал, куда себя деть. Даже в пот ударило. Если бы Димо отчитал его прямо в глаза, даже выругал, все бы легче. Тогда огрызнулся бы, как-нибудь вывернулся. Но Димо ни в чем не обвинял. Выходило даже так, что он, собственно, встал на его сторону. А на самом же деле он его отчитал, да так мастерски, так ловко, что и возразить-то нечего.
Потом Димо перевел разговор на Тошку. Иван так и онемел, так и прошибло горячим потом. Он боялся выдать себя, боялся, что вспылит, если Димо начнет осуждать его. Но Димо и здесь вел себя очень осторожно. Дескать, в деревне поговаривают, что старая придирается к Тошке, хочет из дому выгнать, и всякую такую несусветную чепуху.
— Кто это треплет языком? — сердито глянул на него Иван.
— Кто, говоришь? — поджал губы Димо. — Да таким сплетням конца-края не найдешь. Один слышал от того-то, тот от другого-третьего и пошло-поехало. Да мало ли у нашего брата врагов?.. Вот Албанка болтает языком на каждом углу. Ну, да бог с ней, с Албанкой. Тетка Кина намекала что-то насчет имущества, там моя жена была, слышала собственными ушами. А ты ведь знаешь, что все эти разговоры на руку Георгию Ганчовскому. Он и тысячи готов отвалить за такие слухи, а тут даром… И то сейчас, когда готовится собрание по поводу выпасов, мы не должны отпугивать людей… Ведь они что подумают? Дескать, берутся за общественные дела, а сами в собственном доме грызутся, как собаки… После ярмарки надо крепко взяться за подготовку общего собрания… Если у нас будет все, как надо, этому разбойнику не сдобровать. Ну, а если… распустимся, дадим повод для сплетней да пересудов, тогда все наши усилия — псу под хвост… Ты не думай, что дела семейные тут ни при чем… Минчо большим авторитетом был, ради него и тебя уважают, потому и всякое дурное слово о вас общее дело пачкает…
Иван слушал, и в душе его рождалось чувство тихого, глубокого восторга. До сих пор он видел в Димо только хорошего хозяина и крестьянина прогрессивных убеждений, но не знал, что он может так ясно и убедительно говорить. „Все уладится, все уладится, со всем будет покончено!“ — клялся сам себе Иван.
