Римо прочитал еще раз, что написал Чиун, затем быстро начертил знак, представляющий собой сочетание бычьих рогов и бычьего же помета. В Америке это сочетание служило просторечным обозначением вранья.
Чиун прочитал написанное своим учеником и медленно кивнул.
– Теперь, когда ты объяснил, что значит благодарность белого человека, не подтвердишь ли ты то, что слышал на крыше?
– Он имел в виду совсем не то, что сказал.
– А! Ты настолько продвинулся в своем знании Синанджу, что научился читать чужие мысли. Тогда скажи мне, о чем думаю я.
– Ты не хочешь признаться сам себе, что обучил белого.
– Если ты действительно так считаешь, тогда напиши это! – В голосе Чиуна звучал полярный холод. – Давай! Пиши! Мастер должен писать правду.
– О’кей, – кивнул Римо. – Я напишу, что работаю на некую организацию и что ты – мой учитель. Я напишу, что я много чему научился и стал не таким, каким был прежде, но все же я белый. Белый человек овладел искусством Синанджу и стал частью Синанджу. Вот что я собираюсь написать.
Чиун стоял и ждал, не говоря ни слова. Но когда Римо поднес перо к пергаменту, он быстро свернул свиток.
– История Синанджу слишком важна, чтобы дозволить подобный бред. Без истории человек – ничто. Самое плохое заключается не в том, что когда вы, белые, поработили черных, вы заставили их работать на себя. Не в том, что вы их убивали. Не в том, что отнимали у них жизнь – это во все времена делали и другие. Самое бесстыдное из того, что вы натворили, – это то, что вы отняли у них историю.
– Я рад, что ты признал, что я белый, – заметил Римо.
– У тебя от белых только недостатки. Ты не можешь быть свободен от их недостатков, потому что живешь рядом с ними.
– Меня нашли в центре Ньюарка, где меня бросила мать, специально прилетевшая из Синанджу. И я был довольно беленьким – ты же знаешь, сирот регистрируют.
– Можешь верить во что хочешь. Я знаю правду, – стоял на своем Чиун.
– Папочка, что плохого в том, что ты признаешь, что передал искусство Синанджу белому? Ты взял мясоеда, курильщика, пьяницу, дерущегося на кулаках белого человека и смог обучить его принципам Синанджу. Разве это не возвышает тебя самого?
– Я думал об этом, – сказал Чиун.
– И что?
– И я отринул эту мысль. В течение многих столетий и даже тысячелетий никто, кроме выходцев из Синанджу, не мог овладеть мудростью Синанджу. Это общепринято. И вот появляешься ты. Что это означает для нашей истории? Если даже общепринятая истина оказывается ложью, тогда где предел лжи?
