— Какие параметры?
— Семьдесят пять долларов, Саня. Извини, ты мне семьдесят пять баксов только что продул.
— Ну ты, Родя…
3
Ходить я начал через неделю, когда Саня проиграл Роде уже тысячу триста долларов. Я так ничего и не вспомнил, хотя убедился, что память у меня не совсем выбелена. Там сохранились все книги, которые я прочитал в прошлой жизни. Определялось это чрезвычайно просто. Рита приносила мне что-нибудь из своей домашней библиотеки, я открывал книгу и сразу представлял себя в образе главного героя. Причем так реально и детально, что от некоторых писательских наворотов, когда они своего любимца из огня да в полымя бросают, у меня холодело в сердце. Сразу становилось понятно, что сами-то инженеры человеческих душ никогда на такие подвиги не решатся.
Рите из-за меня, когда она шла на дежурство, приходилось нести тяжелую сумку, доверху наполненную книгами и какой-нибудь домашней стряпней. Говорить со мной об авторах и названиях было бесполезно, я беспомощно разводил руками. Для того чтобы вспомнить, мне нужно было раскрыть книгу. А вот через ее кулинарное искусство я понял, что являюсь страшным гурманом. Соседи по палате не обижались, что она подкармливает только меня и проявляет обо мне особенную заботу. Не обижались, потому что понимали, что больше обо мне заботиться некому. Этого не понимал только я.
В тихий час я не ложился спать (видимо, выспался в реанимации), а выходил на улицу. Из этого корпуса больницы было два выхода — один (парадный) в больничный парк, другой (черный) в маленький внутренний дворик, где среди чахлых кленов и каких-то болезненных тополей ютилась беседка. Там и сидел я без особого смысла и цели, заучивая наизусть вырезанные перочинными ножами и украденными скальпелями, а то и просто лезвиями автографы. Больные, желающие увековечить себя на облупленном брусе, не скупились на анкетные данные. А может, таким образом они просто убивали время. Были здесь и пожелания, и замечания к докторам, и даже неумелые стихи, принадлежащие чаще всего перу (точнее, ножу) подростков.
Ане из 7 палаты
Мне без тебя будет грустно
Даже снова хочу заболеть
Чтобы в мире мне не было пусто
Чтобы рядом с тобой умереть
И сразу я видел пятнадцатилетнюю девочку, которая смотрит из окна в этот больничный дворик. Смотрит, как худощавый паренек в спортивной шапочке «увековечивает» ее и себя. Ей перед выпиской он напишет записку с признанием, в ней же попросит прочитать там-то и там-то его стих. Пообещает встретить ее, когда она выпишется. Но не встретит. Да и было-то между ними несколько взглядов в столовой да разговор ни о чем в больничном коридоре. Нет! Было еще! Ночью он прокрался в ее палату. Прокрался босиком, чтобы не шаркать огромными больничными тапками, мимо спящей на посту дежурной сестры, мимо ординаторской, где пил кофе дежурный врач. Тенью скользнул за дверь, не дыша, подошел к ее кровати, и все это ради того, чтобы притулиться на краю. Потом он долго держал ее руку в своей руке, и ему казалось, что это самое главное, самое важное, что вообще может произойти с ним. И, конечно, ему казалось, что она самая лучшая из всех самых лучших. А она сначала делала вид, что не проснулась, но потом все-таки открыла глаза. И они смотрели друг на друга так долго, пока одна из храпящих вокруг теток не проснулась и не задала громко вопрос: «А чего это ты тут, хлопец, делаешь?»
