– Я знаю, цветок каллы.
Он кажется таким чувствительным, таким печальным. Ему уже семнадцать, а мне четырнадцать.
Я приближаю свое лицо к его, потому что сейчас, как никогда, я нуждаюсь в прикосновении наших губ, больше, чем в чем-либо еще на свете.
– Поцелуй меня, – шепчу я, в моем взгляде голод и жажда.
Он отводит взгляд, и тепло, тепло, тепло…
Необъяснимое тепло наполняет низ моего живота и затапливает сердце.
– Я не должен, – отвечает он. Его голос, низкий и хриплый, звучит неуверенно, потому что он же всего лишь плод моего больного воображения, а может, потому что мы родственники. Он не должен, он не должен, он не должен.
Но он хочет этого так же, как я. Я вижу это, я вижу это, вижу это. Его глаза застилает пелена, в них отражается страдание.
– Это не важно, просто сделай это, – отвечаю я, и во мне рождается надежда, я буквально молюсь об этом, у меня перехватывает дыхание.
Так он и поступает.
Его лицо, обрамленное темными волосами, склоняется над моим, его губы накрывают мои, твердые, теплые, настойчивые, живые.
Мой первый поцелуй.
Я словно делаю глоток свежего морозного воздуха, упиваюсь им. Он наполняет меня новыми силами, дарует надежду, проникая даже в самые потаенные, темные и пустынные уголки моей души.
– Я не должен был делать этого, – бормочет Дэр, резко отстраняясь от меня, а мне так не хочется, чтобы он уходил, но я уже не смогу переубедить его.
Он начинает двигаться прочь по тропинке, а я безвольно плетусь за ним следом, прижимая пальцы к своим губам, слишком потрясенная, чтобы меня тревожило его разочарование. Я понимаю, почему он расстроен… мне четырнадцать, а ему семнадцать, а еще он мой двоюродный брат, поэтому он считает, что между нами пропасть.
Но на самом деле он ошибается.
Никакой пропасти между нами нет.
Нас неудержимо тянет друг к другу.
Он мой. Просто ему это пока неизвестно.
После обеда я встречаю его на заднем дворе. Он наносит сокрушительные удары по деревянной стене сарая, словно заведенный.
– Дэр, остановись! – умоляю его я, вцепившись в его руки и пытаясь предотвратить нанесение новых ранений.
Багровые пятна покрывают его футболку, кровь сочится по костяшкам его пальцев. На его лице написано невыразимое мучение, дикая боль.
– Знаешь, каково это – не быть способным изменить что-то в своей жизни? – спрашивает он, и его голос такой надломленный, скорбный, что мое сердце разрывается на мелкие кусочки, когда я слышу его.
– Конечно, – говорю ему я.
Я отвожу его в гостевой домик, где помогаю ему промыть раны.
