Морщинистый темноликий архиерей Васпиниан, немилосердно древен. По всем человеческим срокам. И его великие года уже не торжество жизни и духовного подвига, а укор мешкающей с обязательным приходом смерти. Зачем мучить человека немощью, болезнями и невзгодами? До коли терпеть ему? Но пожалуется ли старик на свое долгое житье, попеняет ли на затянувшийся век? Нет, нет, и нет. Уходят те, кому нечего делать среди живущих, нечем занять свои дни и часы, а у него слишком много долгов и перед живыми и пред мертвыми.
Архиерей закончил вдумчивое, въедливое чтение, по небрежению владельца, мятого-перемятого свитка. Трясущимися, старческими, скрюченными болезнью пальцами, бережно поправляя и ровняя края, скрутил бумагу, но из рук не выпустил. Не вернул, не положил на пустой черный стол. Оставил при себе.
− И поэтому вы здесь? - в голосе старца теплилась надежда, получить подтверждение. - Исполнить последнюю волю покойного отца?
− Не вижу иной, мало-мальски приличной причины находиться в вашей дыре, − от гостя крепко пахнуло отвратной смесью дешевого пойла и чеснока. - Я видел разоренный тоджами Ксом, но и там не так скверно.
Осадить бы говоруна, призвать к уважительности, постращать епитимьей, а то и отходить архиерейской клюкой, за дверь вытолкать, прогнать, науськав дворовых псов. Но во власти юнца, ни больше, ни меньше, ближайшее благополучие монастырской братии. Во истину не познаваема мудрость Небес в своих помыслах. Потому не повздыхать, не поплакаться тяжкой доле, отпущенной Всевышним, но принять должной. Да и перед кем выказывать слабость? Перед неразумным маловером, отмеченным шрамами на юном лике.
− Время не щадит никого. Ни человека, ни его творения, − втолковывал недорослю Васпиниан. − Этим сводам тысяча лет. Столица начиналась от наших стен. Под нашим кровом находили пристанище первые монархи Эглер-хошксара. На наших алтарях выставлялись раки святых Хрисса и Фриды, а в подземельях монастыря годами хранилась королевская казна и Плащаница Шхины. С нашего иконостаса пяти церквам столичным щедро святыни отданы. На них и сейчас смотришь, сердцем благоговеешь. Не то, что нынешняя мазня, какую купцы вскладчину для Святой Афры в Энтурии приобрели. Там сроду хороших икон не писано, хотя от устава ни в чем не отступают.
− Зато теперь...., − Поллак не стесняясь обидеть старика, изобразил самое отвращение.
− Мы монахи. Наша участь смирение, молитва и вспоможение сирым и нагим, − поостыл старик. Или заморился от длинной речи.
