— Ногу, что ль, зашиб? — вновь поинтересовался Пятаков.
Лейтенант отмахнулся и стал внимательно осматривать берег. Слева от коряжины, под высоким берегом, было узкое пологое место, круча висела над ним, готовая обвалиться и удерживаемая только корнями кедров, как арматурой; там, как бы в нише или в гроте, лежала перевернутая хоровская лодка. Лейтенант подковылял к ней, постучал слегой по борту и, с опаской поглядев на нависший козырек обрыва, осторожно присел на днище. Подумав, сказал:
— Не догнать.
— Где же, — сразу откликнулся Пятаков. — Я уж глядел мотор: двадцатка. А у тех двадцать пятый. Да и на шлюпке оне. Ходче. Дак че у тебя с ногой-то?
— Где ты мотор смотрел?
— А вон под лодкой. В брезентину завернут.
Тут же, в нише, прикрытые брезентом, стояли фляга с бензином и два «вихровских» бачка.
— Фляга полная, — сказал Пятаков, когда участковый постучал по ней слегой, пытаясь определить на звук, есть ли в ней бензин. — И в бачке одном больше половины. А вон в той, — указал пальцем на лежавшую на боку чуть в стороне флягу, — нету. Пацаненок, видать, сжег, когда сюда ехал.
— Н-да, — сказал лейтенант, оглядывая лодку.
— Верткая холера, — подтвердил Пятаков, поднимаясь с коряжины.
— Что ж, — сказал лейтенант. — Ехать-то все равно надо.
— Дак ясно, — ответил, зевая, Пятаков, — за нею ишо надо бы смотаться, — кивнул на высокий берег. — За лейтенантшой-то.
— Сейчас сходим.
— «Сходим!» Куда ты сходишь-то на костыле! Сиди уж. Сам сбегаю. Ты давай, сижа-то, лучше мотором займись. Он с ходу-то ишо хрен заведется, сколь пролежал. Вставай, лодку спихну.
Лейтенант, опираясь на слегу, встал, и Пятаков, легко перевернув лодку на днище, поволок ее кормой вперед к воде. Участковый, желая помочь, ухватил ее за борт левой рукой, правой не выпуская слеги.
— Оставь! — сказал Пятаков. — Болташься только под ногами.
— Ну, и хорош, хватит, — сказал участковый, когда корма брякнула в воду. — Мотор хватит опробовать. Тут глубоко.
Пятаков кивнул и вернулся в нишу за мотором. Установив его на корме и затянув винты, закрепил страховочный тросик; вышел из лодки и, закуривая, сказал;
— А шкурки-то твои ушли. Проворонил.
— Иди, я сам тут теперь, — сказал лейтенант.
— Это уж точно, — продолжал Пятаков. — Ушли шкурки.
— Ничего. Доберусь и до них.
— Теперя ага, доберешься. Оне их так затартают, что вобще концов не сыщешь.
— А ты? Свидетель.
— Ну-у, я что за свидетель. Так, алкашил с имя. Оне скажут, с пьяных-то, мол, глаз мало ли что кому привидится. Тем более, с работы убег, какая, мол, ему вера. А сам ты эти шкурки и в глаза не поглядел, не то что пощупал.
