.
— Вуся! Вуся, Валентин Михайлович! — поздоровалась и жена Ивана Хорова — Наташа. — Вохалын лохыслан юхи, ал потлаит[5].
Но те входили уже сами. Первым протиснулся Пятаков, за ним, согнувшись в три погибели, длинный парень в энцефалитке; кряхтя, протолкался толстячок. Последней легко скользнула Ледзинская. Наташа удивленно и встревоженно посмотрела на нее. Не часто заглядывают в охотничьи избы русские женщины. Никто из вошедших, кроме Ледзинской (да Пятаков что-то буркнул себе под нос), не поздоровался, но мальчик говорил каждому, уже по-русски: «Садись ближе к огню, грейся». Эту же обычную в здешних местах фразу он сказал и толстячку, но взгляды, какими они — мальчик и толстячок — обменялись, насторожили Цветкова. Уж не Иван ли Хоров отдал меха толстячку, а мальчик был свидетелем? Здесь, в тайге, каждый знает: отдал меха на сторону — украл у государства. Ханты могут оставлять часть пушнины для себя — шить национальную одежду, но даже эту пушнину, оставляемую в личную собственность, продавать частным лицам запрещено: не нужны самому — продай в промхоз. Не замечалось раньше за Хоровым, но вдруг?.. Спирт хоть кого собьет с панталыку. Наташа не допустит, но, может, тогда скандал был?.. Во всяком случае, ясно, что мальчик и толстячок уже встречались.
Ледзинская между тем сняла пальто, свернув его так, что пистолет оказался внутри свертка, и Наташа вновь посмотрела на нее с удивлением, а мальчик с явным восхищением. Видя, что свернутое пальто Ледзинская держит под мышкой, инспектор успокоился. Нет, не продавал Хоров меха, вернулся он к своим мыслям. Иначе мальчик вряд ли восхитился бы при виде второго сотрудника милиции.
— Иди сюда, садись, — ласково сказала Наташа Ледзинской, поправив правой рукой шкуру на нурах рядом с собой; левой она продолжала качать онтуп. На мужчин Наташа внимания не обращала: хотят — пусть садятся, нет — стоят, ей все равно. Мужики не пропадут. — Очень замерзла?
— Нет, ничего, — ответила, улыбнувшись, Ледзинская и тоже удивленно посмотрела на хантыйскую женщину, хорошо, совсем без акцента говорившую по-русски, смуглую, в красивом национальном платье, с тремя серебряными колечками на безымянном пальце левой руки; вид у нее был немного усталый, как у всякой матери, кормящей грудью.
— Спасибо, — сказала Ледзинская, устраиваясь на шкуре и заглядывая в онтуп на перетянутого ремешками космонавта. — Мальчик?
— Девочка, — засмеялась Наташа.
— Как зовут?
