— Кастелянша обладает потрясающим даром обольщения и внушения, ты и сам мог в этом убедиться…
— Ни за что не поверю! — воскликнул я, вспомнив эту пару святош-богомолов.
— Тем хуже для тебя. Она ведь куда интереснее, чем ты думаешь. Честное слово, не разбираешься ты в женщинах! Âme puissante au crime… Очень, очень интересная! А ты ее упустил… Не зря же говорят: Бог посылает орехи беззубому.
— Но если ты так хорошо ее понимаешь, почему сам не подделал свидетельство?
— У этой задумки, как и у многих блестящих задумок, имелся один минус: она была неосуществима. Ведь Оливель тогда был под анархистами; и если я туда пробирался, то только тайно и в штатском. Соблюдал, так сказать, строгое инкогнито. Едва бы удалось по всей форме заключить брак in articulo mortis на анархистской территории. Или ты воображаешь, что комитет анархистов (а законные власти, помнится, в полном составе испарились) заверил бы подписи монахов и признал документ действительным? И потом, кастелянша, внушив мне эту идею, а я повторяю, что у нее потрясающий дар исподволь внушать другим собственные мысли, — потом сама пошла на попятную. Ужаснулась даже: «Нет, ни за что. Ведь это означает подлог!» Говорила так, словно предложение исходило от меня. Да просто плутовка поняла, что затея неосуществима, пока в Оливеле стоят анархисты. Раз капитал не приобрести, можно и невинность соблюсти. В нашу последнюю встречу она вовсю строила из себя благородную: «Вы заблуждаетесь на мой счет. Меня не интересуют ни подложные документы, ни ваши предложения».
— Какие еще предложения?
— Те же, что делал ей ты, какие ж еще! С одной только разницей: тебе кастелянша уступила. Уф, — Солерас перевел дух. — А уголовное право помнишь? Предложения, оскорбляющие личное достоинство… Она же такая брезгливая, ты что, не заметил? Безупречная чистюля, и притом абсолютно бесчувственная. Ведь в чувствах всегда кроется что-то нечистое, тут уж не поспоришь. А я был ей противен; до глубины души противен. У нее во взгляде читалась эта смесь страха и отвращения. Вызвать неподдельное отвращение не просто, поверь; а еще труднее вести при этом разговор и гнуть свою линию так, чтобы тебя не перебивали! Однажды я спросил у нее, какими извращениями занимался ее покойный супруг — за таким наверняка водился какой-нибудь грешок…
— Жули, ты кретин.
— Спасибо. А что, если я донесу на тебя, расскажу о подлоге и засажу за решетку?
— Поступай, как знаешь. Но подумай о ее детях. Двумя незаконнорожденными будет больше.
