С приглушённым возрастом ужасом вспомнил, что все мои чёрные рубашки в шкапу висят там из очень далёкого прошлого. То есть они крепкие, конечно, но очень небольшие.
«Я опять не вписываюсь в рынок», — мелькнула тревожная, как у пограничника, мысль.
Мелькнула да и пропала под грузом впечатлений от серого неба и белого снега.
А тут ещё и сорока улетела.
Всегда казалось, что сорочья манера летать должна приводить снайперов в ярость. Хорошо, что я не снайпер.
Хотя... корпоративное государство, снайпер... Мог бы и вписаться.
Эх, не на того учился.
Сорока красивая. Будь, как сорока. Не жалей прохожих.
Скрип-скрип, снег скрипел под ногами.
Шлёп-шлёп, уводили от реальности мечты.
Скрип-скрип, снег, шлёп-шлёп, мысли,
Дзынь-дзынь… Ну, это просто холодно…
Признаков Нового Года пока ещё не обнаружено. Нет того веселья. Предощущения пока ещё нет. Раньше вот все свободные места в мире были заставлены шампанским, шпротами и засыпаны мандаринами.
А теперь нет. Курица, гречка, майонез и шаурма.
Так себе набор.
Только на окнах дома быта саморезные снежинки. Вы вообще помните, когда в последний раз вырезали из бумаги снежинки?
Немедленно режьте.
И детей научите.
И на окна их, на окна. Снежинки на окна.
Забытые промыслы, да.
По хорошему — вырезать снежинки это почти единственное, что у меня получалось хорошо.
И, судя по соцсетям, не у одного меня.
О нет, вру, ещё отлично катался на льдинах и на хорошем уровне управлялся с карбидом.
А хоть кто-то обратил внимание, куда летели гиперзвуковые ракеты? Сам туда собираюсь лететь. На Камчатку по весне.
Пару обстрелов уже пережили, кстати. Или землетрясения это были?
Старый друг прислал старые фотографии. Все живы и счастливы. Просто не подозревают об этом. Так и теперь, скорее всего.
Не то, что-то не то… Наверное слишком часто пишу «то».
Рвёт текст.
Хлеба купил.
И белорусского масла в пачке, и молока.
Ходить по шесть километров, чтобы не потолстеть, и купить то, от чего толстеют.
Такова вся наша жизнь.
Дзынь-дзынь...
Передача.
С утра огромная очередь.
Женщина, что пришла позже, материт кого-то по телефону.
Именно материт. Ругает, на чём свет стоит. Она не успевает сдать передачу сегодня. В очереди восьмидесятая, а примут только у пятидесяти девяти человек.
— Куда я все это дену, твою так-перетак?! — орёт она в трубку — Куда?!
Не знаю, кто там у неё за тюремным забором. Муж, сын… Не знаю, с кем она разговаривает.
Рядом с ней парень лет пятнадцати. На лице его выражение упрямой готовности переносить и мороз, и ругань матери, и общую несправедливость мира.
