Неулыбчивые военные сверили данные биометрии Евгения с записанными у них и пропустили. «А если бы вместо меня другой прилетел?» — вырвался неуместный вопрос. «Ему было бы два пути: или к нам, людей у нас мало, или в могилу», — ответил старший. «Если я через месяц не вернусь, что будет со стрекозой?» — «Вернём твоей общине за плату, если будет возможно. У нас стрекоз хватает. И больше не трепись. Иди, куда ведут. Если обосрёшься, возвращайся сразу же, и можешь улетать к чертям собачьим. Но горючки мы тебе не дадим».
Среди развалин вилась узенькая тропочка. Она упиралась в стальную дверь, явно сваренную уже после разрушения университета. По ней Евгений спустился в подвал, прошёл ощупью шесть перегонов по неосвещённой полуразрушенной бетонной лестнице и оказался перед дверью, на которой светилась красная кнопка. Пути назад не было. Раз уж пришёл, надо входить. И Евгений нажал кнопку сигнала.
Через пару минут после звонка дверь открылась, в лицо ударило ярким светом, а изнутри пошёл тёплый воздух, отчего всё вокруг заволокло туманом.
— Евгений Анатольевич?
— Я.
— Заходите, Олег Олесьевич ждёт Вас с момента, когда охрана сообщила о Вашем приземлении. Надеюсь, стрекоза не повреждена?
— Нет, всё в порядке. Около границы какие-то идиоты дали пару очередей, но в молоко.
Внутри воздух был несколько спёртый: видимо, система кондиционирования и вентиляции уже действовала плоховато. Старая дубовая мебель… На фотоснимках Юрия Николаевича столы были пластиковые, стандартные. Видимо, когда начался крах, местные спасли часть вещей и архивов из гибнущего университета. А потом часть университета захватили демсоюзовцы, а нацболы расстреляли демшизу вместе со зданием ракетами. Словом, памятник того времени, когда умирающие экстремисты остервенело убивали друг друга, будучи изолированными в кольце карантина. Сколько помнил Евгений по Переславлю, местная самооборона и местное самоуправление в коренной России начали создаваться почти сразу после начала эпидемии в Москве. То, что болезнь не заразная (если, конечно, не есть трупы умерших от рака, не пить заражённую воду и так далее) выяснили не сразу, но и после этого карантин не сняли. На территории Москвы и ближнего Подмосковья творилась полная голубятня: те, кто совсем недавно были невинными голубками, яростно клевали и мучили друг друга. А понятия абстрактного гуманизма очень быстро заменились на жестокие, но разумные, правила полевой медицины. Тем более, что по рекам рак дошёл до Самары, опустошив Рязань, Нижний, Казань и ещё несколько городов. Там смертность от болезни была гораздо меньше, но в мегаполисах у людей в критической ситуации начинали действовать разрушительные этологические инстинкты перенаселённой популяции, которая должна самоочиститься, и в результате на месте мегаполисов ныне стали города в пятьдесят — сто тысяч жителей.
