Но не эти вопросы были для нас главными и отличали нашу работу от того, что сделано до нас. Мы исследовали свойства нормальных генов в популяции, и эти свойства мы изучали в их взаимосвязи.
Частота, с которой возникают мутации, определяется свойствами нормального гена. Будет мутантов мало или много, зависит, прежде всего, от свойств нормального гена, от его стабильности. Мы изучали оборотную сторону медали — мутабильность. Но не ее одну. Судьба мутантного гена зависит от множества причин. Одна из них — взаимоотношения мутантного гена с его немутантным нормальным партнером. Нормальный ген подавляет, как правило, действие мутантного. Но это подавление неполное. Чем оно полней, тем более укрыты от действия отбора и тем более скрыты от нашего глаза мутации. Мы установили, что нормальные гены популяций гигантов и гены лабораторных линий отличаются по способности подавлять вредоносное действие этих новшеств. Гены диких обладали меньшей способностью подавлять действие мутаций, чем гены лабораторных линий. В некотором отношении это различие не усугубляло различия между полчищами диких мух и малочисленными лабораторными отводками, а парадоксальным образом способствовало их сходству. Скрытые вредоносные мутации насыщали их в одинаковом количестве. У дикарей они часто возникали, но и отсев больше, в лаборатории все наоборот. Мутабильность мала, но мал и отсев. Количество скрытых мутаций должно быть приблизительно одинаковым. И так оно и оказалось на самом деле.
Лето и осень 1938 года я провела в Никитском Ботаническом саду.
Весной 1939 года я защищала диссертацию на степень кандидата биологических наук. Название диссертации длинное: «Сравнение генетических свойств природных популяций и лабораторных линий дрозофилы. Гипотеза генетических корреляций». Мой великий покровитель, заведующий кафедрой генетики и экспериментальной зоологии, прекрасный педагог и ученый, сын священника и член Коммунистической партии, великий молчальник, когда творились у него на глазах декретированные беззакония, Александр Петрович Владимирский скоропостижно скончался. Он начал свою ученую карьеру ламаркистом. Повторял он опыты Кам-мерера, только на другом объекте. Каммерер изучал изменения окраски саламандр в зависимости от окраски субстрата, на котором обитали их родители. Каммерер считал, что ему удалось доказать наследование признаков, приобретенных в индивидуальном развитии. Владимирский работал с капустницей. Куколки этой бабочки меняют окраску в зависимости от окраски фона. И Владимирскому, как и Каммереру, казалось, что различия в окраске, приобретенные в течение жизни, вызванные средой, передаются потомству. Бабочки, вылупившиеся из светлых куколок, порождали бабочек со светлыми куколками, а бабочки, вышедшие из темных куколок, давали потомство, развивающееся в темных куколках. А будет куколка темной или светлой зависело от фона, на котором окуклилась гусеница. Владимирский доказал, что отбор, а не наследование приобретенных признаков, — причина заблуждений Каммерера. Отбор чуть было не ввел в заблуждение и его самого. Он поместил окукливающихся гусениц на один и тот же фон. Он отобрал светлые куколки и те, что потемнее, и получил от бабочек, вылупившихся из этих куколок, потомство. Потомство светлых имело светлые куколки, потомство темных — темные. Различия были наследственные, врожденные, генотипи-ческие. Принцип: разделяя, властвуй — гнусный в политике, безотказно служит делу познания. Владимирский стал дарвинистом.
