– Помилосердствуйте, Борис Владимирович. Когда же народ высказывался за войну? Когда его спрашивали об этом? И разве возможно узнать мнение 150 милл[ионов] безграмотных, бесправных, споенных масс?
Штюрмер горячился.
– Я говорю о том народе, который мне близок. В моем Бежецком уезде мужики за полную победу…
– Допустим, хотя и весь Бежецкий уезд спросить нельзя. Но ведь калужанину нет дела до тверичанина, а в Казани, Саратове, в Сибири не считаются с калужанами…
– Возможно, но война начата, и она должна принести нам победу.
– Это ведь и Бурцев говорит. Но он не скрывает, что Россия воюет не с Германией, а с кайзером, с прусской реакцией. И Милюков того же мнения. Всей русской оппозиции война нужна как таран против самодержавия. А вам она нужна как опора самодержавия. Ведь не можете же вы не сознать, что любой ее конец есть и конец самодержавию: если рушится Германия, рухнет его единственная опора, а рухнет Россия, что останется от династии?
Старик глядел на меня почти с ненавистью.
– Ну да, да, я, может, и думаю об этом. Но что вы хотите? Le vin est tire – il faut le boir[77]. He я начал эту войну. Но я не могу идти в этом вопросе против государя, против страны. Моя задача – помочь победе. А главное – охранить самодержавие. Вы знаете мои убеждения. Каким был, таким и умру. Я не государственный человек. Теперь это мне ясно. Если бы еще 10 лет назад меня призвали. Тогда еще кое-что оставалось. Теперь – я разбит нравственно и физически. Но я пяди не уступлю. Пяди…
– А если… если Милюков убедит Россию, что самодержавие мешает победе?
– Пусть! Жду этого. Жду самого ужасного. Ведь мне же известны клеветы на меня и на императрицу. Одно время я решил их всех арестовать. Раздумал. Пусть свершится воля Божия. Россией теперь управлять нельзя. Ни Плеве, ни Витте ничего бы не поделали. А мне куда же… Несемся куда-то. С орбиты сорвались. А победить Германию может лишь самодержавная Россия… В этом убедятся, когда рухнет оно, когда рухнет все. Потому что конец самодержавию есть конец России. Меня не будет, а вы вспомните. Ну, Бог с вами! Устал. Ах, если бы хоть десяток лет с плеч!…
Государь пожертвовал Штюрмером после речи Милюкова, направленной через голову Штюрмера в императрицу. И эта речь, а главное, что ударили за нее по Штюрмеру, а не по Милюкову, свидетельствовала, что революция в России уже началась. Да этого и не скрывали. Стахович>279, проездом через Стокгольм, не мне одному говорил о
