Это была премия банкиров. Из нее выплачивались маклерские «посредникам», проводившим дело чиновникам, поездки, кутежи и расходы по делу. Второй, высший сорт участников, получал не деньгами, а акциями. Делалось это младенчески просто. Банкир Рафалович (или другой) приезжал, напр[имер], к м[ада]м X. или другой сановной даме, и предлагал им подписаться на известное количество выпускаемых акций по номинальной цене. Так как денег на это не требовалось, дамы обыкновенно не давали себя долго упрашивать. А по выпуску акций им присылался счет с нулем в дебете и солидной цифрой в кредите. Третьей квитанцией дележа являлись сами банкиры. По уставу банка и по присяге каждый банкир должен был работать лишь на пользу своего банка. В эпоху Витте все уставы, законы и присяги были отменены. Ни один банкир не брался за дело, пока не были оговорены сначала его личные прибыли, а затем уже банковские. Банкир, как и знатные дамы, тоже записывал на себя акции по номинальной цене. И только остаток от этого дележа оставался за банком, как банковская прибыль (весьма нередко превращавшаяся в убыток).
* * *
В банковском искусстве, как известно, особенно посчастливилось еврейству. Здесь евреи достигли такого совершенства, как итальянцы в живописи. Человечество уже свыклось, что почти все мировое банковское дело находится в руках евреев. Но в России эпохи Витте наблюдалось явление, довольно исключительное: с банкирами-евреями успешно соревновали банкиры-русские. Не только соревновали, но иногда и побеждали. В смысле широты размаха, банковской выдумки и смелости Ротштейна повторили не его еврейские, а русские выученики. Не повторили они его лишь в смысле темперамента, веры в Россию и личной незаинтересованности.
Первым номером из этих ротштейновских выучеников по таланту и удельному весу следует назвать покойного Вышнеградского>353.
Сын своего знаменитого отца, Вышнеградский унаследовал от папаши удивительную деловую сметку, талант организатора и умение извлекать выгоды из обстоятельств. Но Бог его обидел недвижностью и трудоспособностью. Насколько отец был «жила», настолько сын сибаритничал. Как и Фридрих Великий в молодости, Вышнеградский больше любил свой музыкальный инструмент (виолончель), чем карандаш банкира. Коллеги уверяли, что его надо было запереть и снять сапоги, чтобы заставить работать. Но когда этот толстый рыжий господин брался, наконец, за дело, он его обламывал шутя. Без Вышнеградского не обходилось ни одно широкое привлечение в Россию иностранного капитала. К руководимому им Международному банку тяготели крупнейшие русские предприятия, сливки бюрократии и центральная политическая мысль. Вот почему, когда созрел план о протопоповской «банковской» газете, во главе этого дела, объединившего несколько банков, поставили Международный банк. Вышнеградский умел лавировать не только между разными политическими течениями, между бюрократией и общественностью, но и между ярым грюндерством своих коллег и старой банковской традицией учета векселей. Под рукой этого ленивого полубарина, полукупца банк ни в ком не убивал надежд быстрого обогащения, но и не разжигал этих надежд. Так, clopin-clopant
