Императору также заблагоразсудилось сделать войску своему увещание. В прежняя времена не было ни одного сражения, пред которым бы воины не были увещеваемы речью. Правда, что всей Армии не так то удобно было слышать своего Полководца; но историки всегда слышали и верно предали нам их речи.
Карл великий возшедши на возвышенное место дал знак рукою, и когда войско пришло в глубокое молчание, Император говорил ему: храбрые Французы! гордый и несправедливый неприятель нападает на нас. Вольность ваша, имение, олтари, честь, Император, все потеряно, естьли мы побеждены будем. Воинство сих неверных многочисленно; но я имею мужественных воинов и храбрых Рыцарей. Не вы ли те храбрые победоносцы, с которыми я взял столько городов и одержал такия победы? не вы ли покорили владению моему Скальд, Рен, Эльбу и Одер? не вашим ли оружием идолопоклоннические народы Саксонские были поражаемы или соделались невольниками и Христианами? Что же для нас значат сии варвары из Африканских степей изшедшие? Бояться их для нас безчестно, а для них весьма много. Нет, воины, и самое сомнение о гибели их оскорбило бы Французскую храбрость.
Все войско звуча оружием своим изъявляло уважение и хвалу Императорской речи. Оно устроилось опять в надлежащий порядок и ожидало неприятеля, который безпрестанно производил ужасный шум. Христиане наблюдали глубокое молчание, более ужасающее, нежели пустой вопль музульманской.
Могис возвратил рыцарям страшные мечи их, которые долженствовали в сем случае обагриться кровию Мавританцев. Они согласились, как только дан будет сигнал к сражению, напасть вдруг на неприятеля, не занимаясь перестрелкою, почему лишь только услышали звук трубы, ударили со всею конницею на оба крыла неприятельския. Пехота же предводимая Аграманом двинулась на пехоту Императорскую.
Нападению Роландову ничто не могло противиться. Он пробился сквозь мавританские ескадроны, и все, что ни представлялось ему, было испровержено. Но солдаты его не были Роланды; они чувствовали крепкое с неприятельской стороны сопротивление. Вдруг сперлись они с музульманами, сешались и кровь лила ручьями. Роланд летает везде, где больше видится опасности: везде открывает себе путь, везде ужас и смерть ему сопутствуют. Протчие начальники делают ему посильное вспоможение, и ободрены будучи его примером начинают Мавританцев приводить в безпорядок.
Ренод с своей стороны такие же имеет успехи. Он врывается в Радомонтову конницу и низлагает все, выключая неустрашимаго Киязя Алжирскаго. Сей ужасный Африканец, вооруженный мечем безмерный ширины и длины, сражает все ему попадающееся. Оливиер, Луркен, Гуг де Клермон, Годефроа, Беренжер, юные и храбрые Кавалеры погибли от руки Радомонтовой. Двадцать других имели ту же участь. Брадаманта видя страшное поражение чинимое сим Африканским львом, устремилась на него, настигла, напала и подняла на него меч свой: сей меч был Фламберг по достоинству вверенный ей Ренодом. Радомонт успел избежать смертоноснаго удара, и обратясь на войственницу, столь жестоко поразил ее мечем своим, что шлем ея разсечен был на части и открыл Африканцу развевающиеся долгие власы и прекрасное лице ея. Она прелестна, сказал Радомонт; но здесь ей не место, отведите ее в мою палатку. Брадаманта услышала сии последний слова, бросилась на него с поднятым Фламбергом. Тщетно Радомонт защищался широким щитом своим покрытым змеиною кожею; щит был отторжен и рука отсечена. Войственница схватила Радомонта за оставшуюся руку и отдая сего ужаснаго пленника солдатам, говорила: отведите в мою палатку сего зверообразнаго Срацина.
