— Милый Такк! Разве ты не заметил, что эту главу я писал не чёрными, а голубыми чернилами? Но я писал грустную правду, и поэтому чернила показались тебе чёрными.
— Правда — это то, что приятно слышать. А ты писал неприятные вещи.
— Мне казалось, что правда — это то, что соответствует действительности. Я бы сам очень хотел, чтобы маленький городок, куда я попал, был бы прекрасен. Я даже заранее рассчитывал на это. Но, увы, действительность меня огорчила. Мне сделалось очень грустно. Милый Такк, ты не можешь себе представить, как мне бывает горько, когда я встречаю людей, безразличных к своей жизни и своей судьбе. Конечно, по-твоему, не следует говорить о плохом, чтобы не огорчать других. Но тогда уж лучше и самому не огорчаться. Тогда уж лучше быть безразличным и чёрствым. Но скажи мне, что может сказать о жизни безразличный и чёрствый человек? Слова его будут отскакивать от действительности как мячики.
— А ты не будь чёрствым! Ты сам огорчайся сколько угодно, но не огорчай других! Встретил безразличного человека — не рассказывай. Тебя же никто не спрашивает!
— Да, ты прав. Меня не спрашивает никто. Но сам-то я себя спрашиваю? Сто тысяч почему впиваются в моё сердце крючьями вопросительных знаков. Сто тысяч крючьев, Такк, это очень больно.
— А разве тебе станет легче, если ты огорчишь другого?
— А разве кому-нибудь станет легче, если он закроет глаза на то, чего не хочет видеть? И разве лучше будет на земле, если люди станут закрывать глаза? Разве увидят они жизнь — прекрасную и многообразную? Разве природа хуже от того, что, кроме цветов, она рождает ещё и чертополох? Ты думаешь, что одни люди видят жизнь только в тёмных тонах, а другие — только в светлых? Может быть, ты и прав. Такие люди мне встречались. Но как они убоги — и те и другие! Как они обкрадывают себя своей странной слепотою! Как они обманывают себя и как привыкают к самообману!.. Не бойся, Такк! Жизнь прекрасна и удивительна, как сказал поэт и как оно есть на самом деле. Но она очень конкретна. Она вся состоит из отдельных случаев. И случаи эти поддаются обобщениям. И, поразмыслив над обобщениями, человек приходит к единственному выводу: жизнь — одна и кроме неё ничего у человека не было, нет и не будет.
Тикк не принимает участия в разговоре. Может, он опять поссорился с Такком, кто его знает. А я продолжаю свою книгу потому, что время, отпущенное человеку на жизнь, тоже не резиновое, и не считаться с этим могут только одуванчики или стрекозы…
