– Сколько вас?
– Четверо. Два схемотехника, трассировщик и программист. Но трассировщик, он же конструктор, корпуса разрабатывает.
Парень вздохнул.
– Жалко, конечно, емкость сети ограничена, больше двух-трех тысяч абонентов не потянет. Вот думаем свою базовую станцию разработать.
Вадим улыбнулся.
– Ну, это вам вряд ли потянуть.
Словно готовый к отпору, парень встрепенулся.
– А что такое базовая станция? Тот же компьютер. Ну, радиочасть, конечно – комбайнер, дуплексер – и все. У нас уже и наработки есть. Если навалиться – года за полтора можно сделать. Надо же людей связью обеспечивать.
Кивнув, тихо отойдя от прилавка, Вадим пошел дальше. Замедляясь, останавливаясь, всматриваясь в разложенные товары, он шел мимо шатких столиков. Вышитые с огромной любовью и тщательностью, со множеством мелких и мельчайших деталей костюмчики и платьица для куклы Барби – одетая в потертые рабочие брюки и стройотрядовскую ветровку, белобрысая Барби имела абсолютно русский, какой-то подмосковный вид, набор игрушечной мебели какого-то конструктивистского и одновременно удивительно теплого, домашнего дизайна – присмотревшись, Вадим вдруг понял, что все предметы были сделаны из жестяных банок от колы, самодельный музыкальный синтезатор, затейливые устройства для печения кексов, женские сапожки со светодиодами…
Желтые мутные фонари освещали рынок.
– Простите, пожалуйста…
Светлоглазый растрепанный человек с прижатой к груди картонной папкой, почти натолкнувшись на Вадима, серьезно смотрел ему в глаза.
– Купите стихи.
Он торопливо раскрыл папку, показав стопку перехваченных зажимом бумаг.
– Думаете, это чужие? Это я сам написал.
Не зная, что делать, с неловкостью отводя глаза, Вадим покачал головой.
– Спасибо. Я не люблю поэзии.
Сникнув, человек как-то понимающе кивнул. Вздрогнув, уронив папку и быстро, неловко подобрав ее, он побрел дальше. Машинально взглянув вслед ему, Вадим увидел косо переломленный у ножки столика белый квадратик – из папки выпала страница. Подойдя и подняв его, он развернул сложенный вдвое листок.
Какие сини —
Снег ложится над папертью
Фонарями длинен,
Бел смертью и памятью.
Ограды застыли,
Кокаином золото
Солнце стынет,
Черными шпилями исколото.
Бог пришел босой.
Иней ныне.
Над снегов полосой —
Сини, сини, сини, сини…
И в февральском хлеву
Каждый знал путь и цену:
Поезда – в Москву,
Шприц – в вену.
Но счастливей всех был я
С проститутками и розгами.
Мне было пятнадцать,
И все мои возрасты были розданы.
