— Бедный отец, страдал не в меру и ни за что, — пустил слезу прилюдно младший братец Фердинанд и подытожил:- Надобно было бежать, — и с этими словами кинулся в сад, оглашая округу безудержным жалобным плачем.
По этой причине вновь объявили антракт, ибо у многих глаза были на мокром месте, а две впечатлительные дамы, внучатые племянницы графа, забились в нервическом припадке, явно рассчитывая на лишний процент наследства. Ведь граф всё ещё лежал на видном месте, вытянувшись как живой. Пока оказавшийся кстати под рукой доктор Вольцман приводил девиц в чувство нюхательной солью и делал графу повторное кровопускание со второй руки, пока обсуждали услышанное за лёгкими закусками, солнце зашло. Поэтому леди и джентльмены согласованно отправились на отдых по интересам, и лишь Сигизмунд остался ночевать в плачевном одиночестве, так как некому было подать стакан воды или протянуть тёплую руку помощи.
С первым рассветным лучом, ближе к полудню, наследники и праздно любопытствующие вновь со вниманием принялись слушать душеприказчика, заключая пари за исход дела.
Оказалось, что когда граф Сигизмунд полностью разочаровался во власти капитала, а Брунгильда начала тяготиться несчастным видом супруга, старый де Билл выкупил для зятя офицерский патент и в чине лейб-гусара полка кирасиров колониальных войск спровадил Сигизмунда на войну с сарацинами прямо под Сиракузы. Солдатка Брунгильда даже не взмахнула вослед воину кружевным нашейным платком, не то чтобы организовала достойные проводы идущему на смерть, вплотную занимаясь обустройством безмужнего быта на широкую ногу.
И завертелись для лейб-гусара годы, полные пороха, шрапнели и военной хитрости во имя спасения. Он кочевал с фронта на фронт, из окопа в окоп, получая ордена и теряя товарищей, пока не оказался в русском плену где-то под Херсонесом. Вот только тогда и смог наконец-то полноценно отдохнуть ветеран, с ног до головы покрытый славой и доблестью. Но недолго, ибо через пяток с небольшим лет седого от переживаний кавалера сняли с лесоповала за Уралом и обменяли на знатного маркитанта и разведчика маиора от инфантерии Кондратия Орехова-Зуева. Обменяли в назидание потомкам, как на исторический памятник побед и поражений Армии Её Величества.
Тяжело и непросто привыкал Сигизмунд к оковам мирной жизни в замке Орли. На государственную службу отставного солдата не тянуло, а от его услуг, как волонтёра по поимке матёрых дезертиров, Департамент по набору рекрутов вскоре вынужден был отказаться и указать вольнонаёмному графу на дверь. Сигизмунд брал взятки у призывников за инвалидность вместо повинности, в чём и был уличён конкурентами в больших чинах. А как было не мздоимствовать человеку, который даже в суровых условиях военного быта не скупился на содержанок походно-полевого назначения? Ведь в родных пенатах Сигизмунд обнаружил плесень и тлен. Полного запустения не было, так как родовые земли ещё плодоносили исправно, а шерстобитная фабрика хоть и дышала на ладан, но всё же приносила доход с процента от аренды, хотя и без былых дивидендов. К этому времени глава рода досточтимый хер Зондерфогель отошёл от дел по причине быстротечной старости, а Брунгильда с хозяйством не справлялась. Да и сама она была уже не та, поистрепавшись в разлуке с мужем. Время свое в основном коротала в светёлке, делясь нажитым опытом с приживалками, заскорузлыми от времени кармелитками и просто любопытными девками с хоздвора. Сыновья же графа, числом никак не более четырёх-пяти, отца признали сразу, ибо даже цветом удались в батюшку. Кроме, как вскоре выяснилось, самого младшенького, отдававшего некоторой синевой по телу, словно арапчонок с берегов Нила. А что касаемо дочерей, то все они были в мать, то есть своим обустройством конституции на отца никак не походили. Сигизмунд детей тоже сразу полюбил, со всеми перезнакомился, не мешая Брунгильде вспоминать об их натужном рождении в обозах, как правило, прифронтовой полосы. Таким уступчивым и незамысловатым образом Сигизмунд остался графом и почётным членом парламента. А когда патриарх де Билл приказал долго жить, Сигизмунду уже не хотелось менять под старость лет свою привычную личину. И жизнь продолжилась в спокойном русле. Без псовой охоты и маскарадных балов, но с неизменным штруделем за столом и послеобеденной дрёмой. Брунгильда, до времени надсадив свои женские силы, графа не домогалась, довольствуясь мечтаниями о прошлом. Детки разного помёта не досаждали расспросами о боевых подвигах на полях, как это случается в менее устоявшихся семьях, а девки так и вовсе обходили стороной деда, боясь ненароком сбить с ног своею мощной статью или нанести другой какой душевный урон. Да и сам старый боевой конь не лез в чужую борозду, довольствуясь тем малым, что оставила Брунгильда, уйдя в монастырь, когда угасшие телесные желания лишили её смысла жизни.
