Ребячье зрение острое, и мы, рыбаки, забыв про клев, уставились на гору, что примыкает к заводу и расположена вдоль реки. На горе можно было приметить неказистые избенки рабочих. Оттуда и доносились эти звуки.
— Ребята, — вдруг смекнул кто-то из нас, — да ведь это стреляют… Прямо в людей!
И тут заговорили все разом, горячась и пугаясь увиденного:
— Гляди, гляди… На горе казаки!
— Верно! А против них — пешие… Кто это?
— А этот, ой, кубарем с горы…
— Казак? Так ему и надо! Не лезь, куда не просят… Только коня жалко: убился, поди.
— Второй кубарем… Третий!.. — азартно считали мы. — А тот — ух, покатился с конем… Совсем вниз, будто снежный ком. Докатиться бы ему до Камы — да в воду!
Казаки то бросались вперед (шашек и нагаек в их руках издалека не было видно), то пятились, тесня крупами лошадей друг друга. А пеших за ширью реки и не разглядеть. Порой казалось, что казаки воюют с воздухом. И все равно было жутко глядеть. Наша ребячья ватага была на стороне безоружных, слабых.
Но казаков все прибавлялось, выстрелы из ружей уже гремели залпами. А у меня от беспомощности слезы застилали глаза и под носом было мокро…
Случилось все это летом 1905 года. Но ничего связного от страшного зрелища в моих мыслях не возникло. Отец, мать и другие взрослые, каких я мог видеть на даче, шарахались от моих вопросов.
— Забудь, что видел. Иди играть. Или почитай книжку — вот «Дон Кихот» у тебя.
Начальником отца был штатский генерал Фотиев, назывался он: управляющий акцизными сборами губернии. Иногда отец водил меня в городской сад. Однажды вечером играла музыка. Любители послушать духовой оркестр сидели на скамьях перед открытой эстрадой в виде раковины. Внезапно отец стиснул мой локоть и шепнул: «Появилась дочь его превосходительства Лидочка Фотиева, — вот она, садится с краю. Умная и симпатичная барышня. Идем-ка, я тебя представлю». Отец шагнул вперед и потянул меня. Я замер от ужаса. «Не надо, — взмолился я, — не надо, отпусти!» Был я мучительно застенчивым подростком, а при общении с барышнями вообще у меня отнимался язык. Между тем отец, гордясь мною, своим первенцем, не упускал случая вывести меня «в свет». Я протестовал, упирался и, любя отца, за такие попытки люто его ненавидел.
Уперся я и сейчас. Не смел даже посмотреть на Фотиеву (не дай бог встретиться глазами!), лишь каким-то боковым зрением определил, что на барышне украшенная лентой соломенная шляпа, из-за широких полей которой не видно лица. Еще приметил зонтик, кружевные перчатки…
