— Пожалуйте, сынок, бей-эфенди… а я вас ждал, — все было настолько обычно, как всегда, что если бы не прозвучала эта последняя фраза, то записки, которые арендатор отправлял одну за другой, Мюмтаз принял бы за чью-то шутку. Задумавшись о записках, он ответил:
— Хорошо, спасибо, вам привет, Ихсан-бей немного приболел… большое спасибо, — по мере того как он с ним разговаривал, он понял, что тот изменился, что сейчас в нем, по меньшей мере, работают пружины, которые именуются нетерпением и надеждой, и они пригвождают его на высокую, очень высокую виселицу быстрыми ударами его сердца.
— Обязательно выпейте чашечку кофе или что-нибудь холодное…
Мюмтаз ничего не стал пить. Эта лавка, эти сваленные в кучу вещи давили на него. Человек не собирался настаивать. За те двадцать лет, в течение которых он страдал желудком, он хорошо узнал, как вредно для здоровья перекусывать что-то между приемами пищи. Поэтому сразу после своего предложения он с поразительной быстротой перешел к делу, подобно тому, как поразительно бывает, когда сразу после вагона люкс в состав ставят товарный вагон: договоры готовы и по магазину, и по складу…
Он положил оба контракта перед Мюмтазом, не давая возможности молодому человеку удивиться, как в этом глухом закоулке города можно было превратить лавку в процветающий магазин, а подвал, от которого воняло на весь квартал, — в склад.
— У вас, конечно, печать тетки с собой?
Да, печать у Мюмтаза была с собой. В договорах все было в порядке. Мюмтаз от имени тетки поставил на них печать. Арендатор достал бумажник и вытащил из него конверт:
— Я приготовил плату за год вперед.
Мюмтаз подумал: «Он что, заболел?»
Мюмтаз ожидал, что в голубом конверте будет еще что-то помимо денег. В этот момент зазвонил телефон. Молодой человек с изумлением заподозрил, что кто-то посторонний принимает участие в этой удивительной ситуации. Но и другие, все, кто знали их обоих, все удивились бы такому поведению.
Внезапно Мюмтаз вскочил, испугавшись, что, верно, звонили потому, что беда с Ихсаном; о таком могли позвонить и сюда.
— Олово бери себе! Олово, говорю, и кожу… И все! Сколько найдешь. Остальное не бери. Олово и кожу…
Его голос с незнакомой прежде Мюмтазу волей отменял сейчас на земле все, кроме этих двух материалов. Затем к воле добавилось некоторое сомнение:
— В машинах мы не разбираемся… А ты делай, как я сказал.
Он повесил трубку. Вернулся на свое место. Казалось, ему неприятно, что его разговор кто-то слышал. Он надел черные очки, словно собираясь сделать что-то зазорное.
