Как только наступал вечер, он садился к окну. Несколько дней назад на улице появился какой-то мальчик. Каждый вечер он проходил мимо их дома с пустой бутылкой или с каким-то кувшином в руке, распевая песенку-тюркю. Мюмтаз узнавал его по голосу, едва тот только показывался в начале улицы.
Вечер наступает — не горит моя лампада,
Так судьбу решил Создатель, в том моя награда.
Всласть не насмотрелся я на мою овечку,
Коль погибну, милая, и ты не жди пощады.
Всякий раз когда мать поднимала голову, Мюмтазу становилось не по себе, потому что ему казалось, что он видит в глазах матери, устремленных на него, выражение, похожее на то, о чем пелось в этой песне. В то же время песня притягивала его, и он всякий раз заслушивался. Голос мальчика был красивым и звонким. Но мальчик был еще очень маленький, и поэтому прямо в середине песни его голос срывался, напоминая плач.
Немного поодаль от их дома, ровно в начале уходившей вниз улицы, песенка вдруг опять меняла тон. Голос мальчика внезапно становился громче, светлел. Казалось, что, отражаясь от стен домов, от дороги и даже от воздуха, он словно разлетался на звенящие отголоски:
А как в Измире-то минарет весь в серебре, в серебре,
Матушка, налей стаканчик на заре, на заре.
И услышав эту вторую песенку, Мюмтаз забывал о печалях своей маленькой жизни, смысл которых даже ему самому пока не был понятен, и внезапно оказывался в совершенно новом, очень светлом и в то же время все-таки полном грусти и страданий мире. То был мир, который начинался для него в Кордонбойу под Измиром, а кончался со смертью отца, которую он никак не мог осознать.
В той песенке было много всего такого, что не укладывалось в его детском сознании: в ней была гибель, чужбина, кровь, одиночество, а еще сам семиглавый дракон тоски.
Мюмтаз боялся, что мать тоже услышит эту песню, каждый раз, когда неизвестный мальчик, которого он так ждал, проходил мимо дома, и с его прохождением Мюмтаз сознавал, что закончился еще один день. После этого начинался новый отрезок времени, длившийся вплоть до следующего вечера.
Мать умерла под утро, в один из дней именно на той неделе. Перед тем как умереть, она попросила у сына воды, потом попыталась что-то ему сказать, но у нее ничего не вышло, затем лицо ее внезапно сильно побледнело, глаза закатились, губы задрожали и застыли. Мюмтаз навсегда запомнил тот последний миг.
За этой смертью началась длинная пустота, которую он никак не мог заполнить. А может быть, он сам создал у себя в сознании эту временную пустоту, так как старался не вспоминать те тяжелые дни. Во всех подробностях он помнил только тот день, когда его должны были посадить на пароход, чтобы отправить в Стамбул. В тот день родственники отвели его на маленькое кладбище во дворе старой мечети и, указав на свежий холмик земли, сказали: твоя мать лежит здесь. Но Мюмтаз никак не мог свыкнуться с этим местом. В своем сознании он похоронил мать рядом с отцом. Ведь и времени прошло так мало… Представлять, что она лежит там, под большим деревом смерти рядом с отцом, было гораздо лучше и гораздо красивее. Ему было тяжело думать о том, что родители похоронены в разных местах — может быть, потому, что всю свою жизнь он привык видеть их вдвоем.
