Мюмтаз, слушая долетавшие до него пароходные гудки, отражавшиеся от соседних холмов, предавался воспоминаниям раннего детства и начинал сознавать, откуда, накопившись в каком источнике, появляется его неизлечимая тоска, которая иногда бушевала в его душе, внезапно обогащая его внутренний мир на фоне обыденностей жизни.
Пароход был заполнен до предела. Мелкие чиновники, возвращавшиеся со службы в городе, гуляки, следовавшие с загородных прогулок или дальних пляжей, школяры, офицеры, пожилые дамы — толпа людей теснилась на палубе, а с их лиц струилась тоскливость жизни, усталость прошедшего дня, но все они, осознанно либо неосознанно, отдавали себя этому вечернему часу. А закатный час, словно гончар — кувшинщик, воспетый великим Омаром Хайямом, брал в руки их головы, формовал их изнутри и снаружи, менял их черты, красил, лощил и полировал, делал глаза задумчивыми, а губы — мягкими, добавлял взгляду нового огня из тоски и надежды. Все в этом свете казались похожими на него; но и менялись вместе с ним, словно поддавшись каким-то чарам. Иногда очередная компания в отдалении, на носу парохода, смеялась чуть громче, чем положено; обитатели прибрежных ялы играли на дудуках и зурнах, выводили нестройными голосами народные песни-шаркы; те же, кто привык постоянно путешествовать не один, громко переговаривались. Но это длилось недолго. Тишина, таившая ожидание, вновь вырастала над всеми, словно гигантское дерево, ветви которого тянутся в бесконечность, и покрывала собою все.
Корни этого дерева скрывали лучи солнца, которое там, на горизонте, яростно освещало алеющую дугу золоченых заставок изящной гератской миниатюры[62], и, растворив картину до золотой пыли, отблески солнца каждое новое мгновение рисовали ее вновь. Золотистыми ветвями дерево тишины разрасталось по сторонам. В этом свете Нуран, с нахмуренным лицом, поджав маленький аккуратный подбородок, всем своим обиженным видом, прищуренными глазами, руками, сложенными в замок на сумке, словно была олицетворением плода в ветвях этого дерева.
— Вы мне напоминаете фрукт, который висит в саду до вечера… Мне кажется, что, как только солнце сядет, вы упадете.
— Тогда всех нас будет собирать ночь… Ведь вы такой же…
Так и сложилось. Розы лучей, которые повсюду разбросал вечер, завяли, море стемнело еще до того, как они причалили к Ускюдару. Большая книга небес с гератской миниатюрой превратилась в свинцово-лиловое облако. Только острые шапочки нескольких минаретов белели вдали, словно отставшие от стаи птицы. Волна света, залившая противоположный берег, покачиваясь, отступала, как последние аккорды османского марша.
