Выхожу один я на рассвете | страница 5



Репетируя, я улыбаюсь перед трюмо. Зуб ведет себя безупречно, прочно сливаясь с соседями, видя грудь третьего справа и слева, особенно не кособочась, почти не шатаясь. Я удовлетворенно вздыхаю. Так-то, брат! Строй - он красив однообразием, а всякие там хиханьки и хаханьки на время придется забыть. Слова цедить скупо, слюной циркать редко - и ни в коем случае не прибегать к вульгарному ржанию! Жвачка, пение и ореховая скорлупа категорически возбраняются!

Я подмигиваю хитроману в зеркале, про себя отмечаю, что не очень-то он и стар. Всего-то двадцать девять. Даже не тридцать и тем более не сорок. Можно сказать, двадцать с хвостиком. Хвостик в девять лет - он тоже всего-навсего хвостик. А пассии моей сегодняшней ровнехонько девятнадцать. Переходной возраст, муки взросления и все прочие сопутствующие радости. Ибо когда человеку маячит третий десяток - это трагедия, а когда не за горами сороковник - это всего-навсего печаль, казус местного значения и не более того.

В дверь коротко звонят, я бегу открывать, хотя делать сие не рекомендуется. Мальчик, стоящий на пороге, приветливо мне улыбается и довольно умело проводит боксерскую двойку. Слева в печень и правой в челюсть. Призадумавшись о постороннем, я обморочно лечу на пол. Прикладываясь затылком к паркету, слышу, как Агафон дублирует мое падением шумным "бумом". Дурачок! Он полагает, что это игры, а разве ж в такое играют?

***

Один из мальчиков, сидя на диване, любовно разглаживает на коленях джинсы, собирает с них тополиный пух, второй с видом знатока разглядывает мой этюдник с незаконченным рисунком.

- Грудь маленькая, - озабоченно бубнит он. Тыча в бумагу разваренной макарониной пальца, нравоучительно втолковывает: Вот тут и тут надо побольше и покруглее.

- Дубина! Тогда свисать будут, - здраво возражает его приятель. - Они же тяжелые станут! И обвиснут. Что тут красивого?

- Ты давай не гони! Тяжелые... Это же картина! Как нарисуешь, так и будет. Никуда они не будут свисать. - Бритая голова разворачивается в мою сторону. - Слышь ты! Художник хренов! Поработай-ка тут и тут. Чего у ней как у пятиклассницы какой? И клычки добавь. Пусть будет дамочка-вамп.

Парни в искусстве явно смыслят, советы дают дельные. Во всяком случае перечить им я не решаюсь. Смотрят, любуются уже хорошо. Все лучше, чем тренаж кулаков. Третий из забежавших ко мне на огонек, видимо, самый главный и умный, тоже не скучает. Лицо у него неровное, бугристое - будто слеплено из снега, в глазах - печаль голодного орангутанга. Потирая ежик волос на головке-тыковке, он задумчиво излагает предложение, с которым, собственно, и зашел на огонек: