Я поворачиваю голову. По другой стороне дороги, голый и пучеглазый, бредет инопланетянин. На него косятся, однако пальцами не тычут. Мало ли кто ходит по нашим улицам - пусть даже голый! Тем более, что стесняться ему нечего. То, чего стыдимся мы, у него напрочь отсутствует. Я с жалостью провожаю костлявую фигурку взглядом. Как они там живут без ЭТОГО совершенно непонятно...
***
Уже дома, кое-как отломив кусок от позавчерашней краюхи, я начинаю кружить по комнатам. Агафон вторит мне африканским тамтамом. Подпрыгнув, прикладываюсь ладонями к потолку. Хорошо все-таки жить в своей собственной квартире! Хочешь - на голову вставай, а хочешь - сутки напролет валяйся на диване. А ведь будь я с родителями, ничего такого бы мне не позволили. Нет, братцы, жить с родителями можно лет до четырнадцати, максимум - до шестнадцати. А дальше - ша! Наступают муки взросления, и следует разъезжаться. Потому как - критическая масса и обилие опасных нейтронов. Любви с привычкой - мало. Взаимоприкосновение нужно! Взаимопроникновение! И что же нам всем делать, если этого нет? Они и мы - разные люди. Отцы и дети. Это даже Тургенев подметил. Должно быть, созерцая собственную дочурку, которая, по слухам, ни писать, ни читать не умела. Да и я со своим отцом разговаривал примерно в таком же ключе:
- У нас, бать, пацан один радио спаял. В спичечном коробке. Не хило, да?
Это я, значит, вещаю ему про наши школьные новости. Дети ведь обязаны делиться новостями, верно?
Он хлебает суп и задумчиво кивает.
- Мда... Хлеб сегодня какой-то непропеченый. Из какого дерьма его, интересно, делали?
Хлеб меня мало волнует. Съел и забыл, чего о нем толковать? Это в войну о нем можно было говорить часами, в голодуху, а сейчас... Эх, да что там!
- Он, значит, зубы почистит перед сном, под одеяло шмыг, а в ухо наушничек на проводе. И балдеет. У него там две программы: "Маяк" и еще какая-то волна.
Отец, оживляясь, тянет меня за локоть.
- Знаешь, куда надо за ним ходить?
- За кем?
- Да за хлебом. На кольцо. Там магазин такой есть - с крылечком, как войдешь - налево хлебный отдел. Его все хвалят. И белый есть, и черный. Почти всегда горячий. Ты завтра после уроков не поленись, слетай...
Вот так, братцы мои! Кто о чем, а вшивый все о том же. Честно скажу, это их поколение свихнулось на жратве. "Хлеб драгоценность нашей земли, режь аккуратно, сопли утри..." И так далее в том же духе. С чем, значит, плохо, то и драгоценность, а еще нас костерят: "Ишь, мол, заелись. Сало им, шалопаям, не нравится!" А я действительно сало терпеть не могу. Нашли, понимаешь, желудочную радость! То есть, в Ленинграде в дни блокады, наверное, срубал бы за милую душу, но у нас ведь не Ленинград, верно? И в овощах я не ковыряюсь, как иные бабули, с кассирами не лаюсь. И хлеб мне по большому счету все равно какой. Беру, что дают, и отваливаю. Другое дело - старики. Им, понимаешь, не все равно. Они за свое прошлое готовы воевать по всем магазинам, по всем очередям. Копаются, выбирают, - это, мол, гнилое, а то несвежее. Сделали, понимаешь, открытие! Они же не вчера родились. Сами строили всю эту систему, чего теперь-то возникать?
