- Папа египетский!.. Мениск какой-то, диоптрии, ничего не понимаю! Охота стекла носить, ладно, только причем тут зрение! - Он косится в нашу сторону. Полковничий рык накрывает плац, как шаль детскую фигушку. Мы по-овечьи вздрагиваем. Глотка у полковника воистину богатырская.
- Как это может быть плохое зрение! Вы что, еперный театр, старики подзалетные?
Подзалетными стариками мы себя не ощущаем и потому стыдливо опускаем головы.
- Сейчас проверим, какое там у кого зрение! Развели, понимаешь цирк на Таганке! - Папка в руках полковника звучно захлопывается. - Ну-ка, вот вы с краю! Ты, ты и этот вот - в рубашке клетчатого цвета... А ну, оба сюда!
Повинуясь мясистому пальцу начальника, лейтенанты выволакивают на середину плаца замеченных очкариков.
- Снять стекла! Стекла, говорю, снять! Линзы, в смысле. И не хрен мне щуриться! Ишь, завытягивали морды!.. Ну-ка, вот ты, рубашка в клеточку-цвета! Быстро и четко назвать номер вон той машины.
Худой и длинный, как жердь, очкарик слепо озирается.
- Ну, еперный театр? Номер какой, спрашиваю?!
- Я это...
- Номер! - рычит полковник.
Очкарику стыдно и страшно.
- Я обязательно скажу, - лепечет он, - честное слово, скажу. Вы только покажите, где машина...
Машина в сорока шагах, но очевидно, что бедолага не способен разглядеть даже ее. Самые прозорливые в строю робко прыскают смехом. Физиономия полковника багровеет.
- Вон! - Блажит он и топает толстыми ножками. - Всю эту инвалидную команду немедленно на автобусы - и в Египет! К японкам в купель! Привезли, так-перетак! Защитничков родины! Без стекол шагу ступить не могут! А мы тут грудью их корми! Воспитывай себе на больную мозоль!..
Я улыбаюсь и шашлычком переворачиваюсь на другой бок. Интересно, как бы отнесся школьный майор к истории на плацу? Может, стоит ему рассказать? Впрочем, лучше не надо, поссоримся. А он мужик славный, того не заслуживает.
***
Часам к тринадцати Агафон напоминает о себе, двигая по кухне табуреты. Заодно разбивает пару немытых стаканов. Пусть по-своему, но ему нравятся чистота и порядок. Кроме того, он уважает активных людей, и моя горизонтальная поза его явно раздражает.
- Все, все, встаю! - Я делаю мужественный рывок и поднимаюсь. Поиграв со струей из-под крана, выцеживаю полпакета холодного кефира. Больше ничего не хочется, жарко. Заметаю на кухне осколки и точно древний бематист начинаю слоняться по комнатам. Занять себя абсолютно нечем. С красками неуверенно подступаюсь к этюднику, но должного настроя нет. После прозаических оценок вчерашних моих гостей взгляд на картину существенно меняется. Словно кто попробовал на зуб монету из моего кармана, порадовав новостью о том, что металл гнется. Что ж... Как говаривали классики, жизнь прекрасна, и с этим, увы, приходится мириться.
