Затем они решили прогуляться по мощеным улочкам до исторической набережной Барбикан, а по дороге остановились посмотреть на Елизаветинскую фреску – огромное граффити работы местного художника, уже выцветшее, облупившееся и обшитое деревянными рейками.
– Он странноватый слегка, да? – спросила Рози, поглядывая на нелепые, неуместно современные лица, совсем не сочетавшиеся с белыми жабо и допотопными тюдоровскими прическами.
– Есть немножко, – согласилась Лиз, – но художник он был очень хороший.
Они зашли в маленькую старомодную кондитерскую, и Рози выбрала себе небольшой пакетик ирисок, а потом они уселись на скамейке возле лестницы Мэйфлауэр Степс, откуда отцы-пилигримы якобы отправились в 1620 году в Америку. Ириски оказались до невозможности сладкими, и Лиз сказала, что дома надо будет хорошенько почистить зубы.
День был ярким и солнечным, и они глазели на надувные лодки в гавани, на людей, направлявшихся в магазины и галереи. Прямо перед ними двое детей, совсем маленький мальчик и его сестра постарше, дразнили чаек, щеки у малышей раскраснелись, глаза сверкали от возбуждения. Круг за кругом бегали они друг за дружкой, пока девочка, тяжело отдуваясь, не спряталась за маму. Та болтала с каким-то мужчиной. Может, с мужем? Он приложил ладонь к щеке девочки и взглянул на нее сверху. Слов они не расслышали, но сомневаться не приходилось – наверняка что-то ласковое. Рози сосала ириску, и Лиз поняла, что занимает сейчас ее мысли: дочери тоже хотелось бы носиться, просто радуясь тому, что природа наградила ее двумя здоровыми ногами, ей хотелось, чтобы папа погладил ее по щеке и назвал принцессой, маленькой красавицей, конфеткой и другими глупыми именами, которыми отцы награждают дочерей.
Мысли Лиз устремились к тем временам, когда Рози только родилась. На тридцать первой неделе беременности у Лиз отошли воды, а спустя еще два дня ей сделали экстренное кесарево сечение. Младенец весом три фунта и тринадцать унций не дышал, и Лиз решила, что малышка умерла. Но врачам удалось ее откачать, вот только она подхватила инфекцию.
Девочку поместили в кувез, и в течение двух недель, мотавших Лиз подобно американским горкам, за жизнь девочки никто не ручался. Но она не сдавалась, и когда спустя шесть недель им наконец разрешили забрать ее домой, Лиз считала себя счастливейшей женщиной в мире.
А с какой гордостью Грег взял на руки и понес к машине маленький узелок из белой простыни, из которого торчали темные волосы! Все его предубеждения против беременности словно рукой сняло. Он стал отцом – и девочка даже внешне была на него похожа.
