За несколько минут до вечернего звона (Angélus) множество женщин собирается внизу набережной, которая довольно высока. Ни один мужчина не смеет вмешаться в эту толпу. Звон Angélus означает официальное наступление ночи. При последнем ударе колокола все эти женщины раздеваются и входят в воду. Подымаются крик, смех, адский шум. Мужчины смотрят на купальщиц с верху набережной, пялят глаза, но видят, впрочем, очень немного. Но эти белые и неопределенные формы, рисующиеся на темной лазури реки, расшевеливают поэтические головы, и у кого хоть немножко есть воображения, тот без труда представит себе, не опасаясь участи Актеона, купанье Дианы с нимфами. Мне рассказывали, будто раз шалуны подкупили звонаря, чтоб он прозвонил Angélus двадцатью минутами раньше законного срока. Хотя было еще светло, гвадалквивирские нимфы не задумались и, веря больше Angélus, чем солнцу, с спокойной совестью начали раздеваться. Я при этом не был. В мое время звонарь был неподкупим, вечер темный, и разве кошка могла отличить старую торговку апельсинами от лучшей кордуанской гризетки.
Однажды вечером, когда уже ничего не было видно, я курил, опершись на парапет набережной. Вдруг женщина, поднявшись по лестнице, ведущей от реки, села подле меня. В волосах ее был большой букет из жасминов, которого широкие лепестки издают вечером упоительный запах. Она была одета просто, может быть, даже бедно, вся в черном, как одевается большая часть гризеток в вечернее время. Подошед ко мне, купальщица моя спустила на плечи мантилью, покрывавшую ее голову, и при тусклом свете звезд я увидел, что она невелика ростом, молода, хорошо сложена и с большими глазами. Я тотчас кинул сигару. Она поняла эту французскую внимательность и поспешила сказать мне, что любит запах табака и сама курит слабые papelitos. К счастию, папелитосы были у меня в кармане, и я предложил ей. Она соблаговолила взять одну. Мы закурили, разговорились и проболтали так долго, что на набережной остались только я да моя прекрасная купальщица. Я не счел неприличным предложить ей отправиться в неверию[1] покушать мороженого. Недолго боролась она с своей скромностью и приняла мое предложение, но прежде хотела знать, который час. Я тронул пружину моих часов с репетицией, и бой карманных часов, казалось, очень изумил ее.
— Какие изобретения у вас, господа иностранцы! Откуда вы родом, сеньор? Верно, англичанин [2].
— Француз и ваш покорнейший слуга. А вы, сударыня, конечно, здешняя?
